Я намеренно задел Алекса, намекнув, чтобы он не совал нос не в свои дела, и одновременно дал ему понять, что перед ним сидит не простой фантик, а серьезный человек, который не будет трепать языком о своих делах перед первым встречным, хоть бы он и паханом оказался.
Левая бровь Алекса чуть дернулась вверх, и он спросил:
– То есть – ты хочешь сказать, что здешняя братва тебе не ровня?
Я улыбнулся и сказал:
– Брось, Алекс, давай без пробиваний и без наездов. Я хочу отдохнуть и успокоиться. А там, глядишь, и настанет у нас с тобой полная любовь и согласие. Сам понимаешь, своя братва – это своя братва. Но не сейчас. Извини. Считай, что я в отпуске.
– Ладно, о чем базар, – согласился Алекс и, встав, протянул мне руку через стол, – иди за свой столик, там тебя Левчик ждет не дождется. Свидимся.
Я вышел из кабинета и начал пробираться через прокуренный зал к своему столику. Лев Захарович уже сидел там, и перед ним лежала открытая папка. Сдвинув очки на кончик носа, он просматривал какие-то бумаги. Я уселся напротив него, и, увидев меня, Лев Захарович сказал:
– Вы уже закончили с Александром Ивановичем? Вот и хорошо. А теперь вами займусь я. Итак, какие у нас имеются документы?…
Оркестр в это время наяривал «С добрым утром, тетя Хая».
Глава 4
НИ СНА, НИ ОТДЫХА ИЗМУЧЕННОЙ ДУШЕ…
Я проснулся оттого, что за окном какая-то баба пронзительно кричала противным голосом:
– Сема! Я кому тебе говорю? Если мама сказала «ноу», значит – «ноу»! А ты что делаешь?
Я встал с постели, подошел к окну и распахнул его настежь.
Светило сентябрьское солнышко, чирикали американские воробьи, а под окнами моей квартирки, находившейся на третьем этаже, русская эмигрантка воспитывала своего малолетнего отпрыска.
– Это ты кому говоришь «фак ю»? Это ты своей родной матери говоришь «фак ю»? Вот погоди, придет папа из вэрхауза[7], он тебе покажет «фак ю»! Иди сюда, я тебе нос вытру!
Я рассмеялся и отправился в ванную.
Встав под тупые иголки душа и смывая с себя сонливость, я размышлял. Две недели назад после разговора с Алексом, а затем со Львом Захаровичем, которому я вручил десять тысяч, я решил-таки позвонить той самой девице, которая пророчила мне, что я начну разговаривать, как все эмигранты. То есть на дикой смеси русского и английского. Тогда она была сильно занята, зато вчера сама позвонила мне и предложила встретиться. Мы встретились в Центральном парке, и там, на скамеечке, в укромном уголке, она сделала мне такой минет, что у меня чуть глаза внутрь не провалились.