С другой стороны торца комнаты диван и стол, не маленький для
письма, а солидный, основательный, возможно папин.
На полу ковер! А я по нему обутый, непорядок! Вон и тапки стоят,
сниму-ка я сапоги
Открываю ящики стола и сразу нахожу ценности! Пистолет кремневый
огромного калибра с принадлежностями для чистки в верхнем ящике,
тут же коробка пуль, штук сто круглые, большие и прочие
принадлежности вроде шомпола, пороха и ещё чего-то. Шомпол
вставляется в пистолет под стволом и выглядит как кувшинчик, скорее
всего порох, отмерять, понимаю я. Надпись на французском на нём,
трофей что ли. В ящике пониже две трубки, ножик и пара пачек
табака. Тут же лежала табакерка из дерева с картинкой на крышке в
греческом стиле.
Открываю самый нижний ящик и бинго! Деньги. Считаю. Тридцать
семь, тяжелых, по-моему, серебряных рублей, разного фасона, копеек
посчитал с трудом, вышло три рубля пять копеек. Но были ещё и
ассигнации, двадцать пять красненьких десяток, сорок одна синяя
пятерка, двадцать одна зеленая трешка, и тридцать четыре горчичных
рубля. Все новье! Год выпуска прошлый. Бумагой пятьсот пятьдесят
два рубля! Много или мало? А не понять пока. Хотя лошадь же у меня
пала! Вот и попробую узнать.
- Матрена! – подь суды! – ору своей служанке.
Млин - и я стал странно говорить, да и у Ары акцент пропал.
Чудеса.
- Шо барин? – вплыла в комнату Матрена.
- Что с конём? – строго спросил у неё.
- Ох, горе, какое, не выживет, наверное, такие убытки у нас. А
как теперь карету запрягать? Одним конём? А второго дорого
купить.
- Сам знаю что дорого, - деланно ворчу под нос. - Почем же мы
коня брали.
- Дешево брали за двести пятьдесят рубликов, сейчас, поди,
дороже, - вздыхает Матрена.
- Сколько там у меня, - начинаю считать ассигнации.
- Они один к трем с половиной идут к серебру, не хватит там, с
грустью в глазах говорит она.
- А ты почем знаешь, сколько у меня?
- Так не было ничего почти, ну вы и семью Петра продали за пять
сотен, никак запамятовал? Ой, горе!
- Что-то в голове шумит, посплю я, а ты молодец. А деньги будут
ещё, - уверяю я Матрену.
- Будут, если продать что опять, а так только после урожая. А
кого продавать, четыре семьи по хуторам и сорок в деревне домов
осталось, напомнила она.
Она ушла, а я стал размышлять, Тимоха сказал двести шестьдесят
душ, то есть мужиков, может, перепутал и всего двести шестьдесят
человек крепостных, а я ещё и семью продал. И конь у барина один
остался, зато карета есть. Завтра гляну. Сон сморил меня, и я
прилег на мягкую кровать, благо я разулся уже.