Не помышляя видеть свои стихи в журналах, Марин пользовался известностью в обществе. Всегда неунывающий, красивый, брызжущий острословием, он был душою военного и светского Петербурга; молодежь ходила за ним по пятам, чтобы услышать едкое словцо, в салонах повторяли его каламбуры. Что с того, если человек еще жив? Марин слагал эпитафии и на живых:
Прохожий, не тужи, что Сукин наш скончался.
Не ядом опился – уставом зачитался.
В сем месте положен наш бравый капитан.
Не мраморы над ним, а пуншевый стакан.
Прохожий, вздохни: Евгенья тут зарыли.
Он умер оттого, что фрак не так скроили.
Под камнем сим лежит известный скоморох:
Над ним висит пузырь, а в пузыре – горох.
Прохожий, подивись, как все превратно в мире:
Рожденный во дворце, скончался он в трактире.
Последняя «эпитафия» – на принца Густава Бирона, который, потеряв надежду на престол в Курляндии, спился по кабакам. Не забыт Мариным и его куафер Игнашка:
Игнашку, чтоб зарыть, немного хлопотали:
Накрыли фартуком да пудрой заметали.
А чтобы знали все, кого сразил здесь рок,
То в кучу пудрену воткнули гребешок…
Все было бы хорошо, но однажды, маршируя на вахтпараде со знаменем в руках, Марин нечаянно сбился с ноги, чем и вызвал бешеный гнев в императоре Павле I:
Конец ознакомительного фрагмента.