– А ты? – удивилась Милочка. – Пусть лучше у тебя будет муж. Мне его не надо.
Бухара улыбнулась.
– У меня уже был муж. Давно. Теперь пусть у тебя будет муж. Ты уже большая.
– Нет, не хочу. Я хочу, чтобы ты была. Не муж, а ты, – насупилась Милочка.
Бухара не ожидала отпора.
– Я скоро уеду. Я тебе говорила, – сказала она дочери.
– Не уезжай, не уезжай! Я не хочу! – заплакала Милочка. Мать ей уже много раз говорила, что скоро уедет, но она все не верила и быстро про это забывала. – Пусть и Мила уедет!
Когда Милочка волновалась, она забывала говорить про себя в первом лице и снова, как в детстве, говорила в третьем.
– Я долго, долго с тобой жила. Всегда. Теперь я должна уехать. У тебя будет муж, ты не будешь одна. Паша будет, – терпеливо объясняла Бухара. – Муж – это хорошо. Хороший муж.
– Мила плохая? – спросила девочка у матери.
– Хорошая, – погладила толстую круглую голову Бухара.
– Завтра не уезжай, – попросила Мила.
– Завтра не уеду, – пообещала Бухара и закрыла глаза.
Она давно уже решила, что уедет умирать к старшему брату в Фергану, чтобы Милочка не видела ее смерти и постепенно бы про нее забыла. Память у Милочки была небольшая, долго не держала в себе ни людей, ни события.
Все произошло, как задумала Бухара. Берман с сыном и сестрой, маленькой, одуванчикового вида старушкой, пришли в гости. Паша накануне убрала квартиру, хотя и ворчала. Бухара принесла покупной торт. Готовить она совсем не могла, к плите не подходила, настолько плохо ей становилось от близости огня и запахов пищи.
Пили чай. Разговаривали. Старушка оказалась необыкновенно болтливой и задавала много странных и бессмысленных вопросов, на которые можно было не отвечать. Старый Берман вдумчиво пил чай. Григорий улыбался и все спрашивал у отца, можно ли ему взять еще кусочек торта, и с увлечением ел, вытирая руки то о носовой платок, то о салфетку, то о край скатерти.
Бухара с сердечным отзывом узнавала в нем все старательно-деликатные движения Милочки, которая очень боялась за столом что-нибудь испачкать или уронить.
Милочка слезла со стула. Она была детски малого роста, но с развитой женской грудью. Подошла к Григорию.
– Идем, я покажу, – позвала она, и он, послушно оставив недоеденный кусок, пошел следом за ней в маленькую комнату.
Совсем без перехода, как бы сама к себе обращаясь, маленькая старушка вдруг сказала: