– Позвольте спросить, где мое платье? – вскричала Марьяшка, сурово взглянув на него и став на колени, так что все ее дивное тело вновь открылось Десмонду.
– Его пришлось выбросить. Но не тревожься, в Англии я куплю тебе новое. И не одно, а сколько пожелаешь! – раздраженно ответил Десмонд.
О, каким облегчением было не коверкать язык в несусветных русских словах! Он улыбнулся, но не получил ответа на улыбку. Заломив бровь, девушка взглянула на него с презрением:
– В Aнглии? Вы? Да кто вы такой, чтобы я позволила… Поверьте, сударь, я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве!
– Вы принадлежите мне! – рявкнул Десмонд, взбесившись от ее бессмысленной заносчивости. – Что бы вы ни говорили, что бы ни возомнили вдруг, вы – моя собственность! Советую вам помнить свое место и впредь не забываться!
Едва выговорив последние слова, он пожалел и о них, и об интонации, с которой они были сказаны. К чести его, следует добавить, пожалел еще прежде, чем девушка подалась всем телом вперед и влепила ему пощечину.
Удар был не по-женски увесист. Десмонд едва удержался на ногах, а девушка так и рухнула плашмя, чудом не скатившись с гробовидного ложа. Ее прелестные округлые бедра оказались выше головы, и Десмонд не совладал со внезапно вспыхнувшей яростью – наградил ее увесистым шлепком. Марьяшка так и взвилась.
Десмонд усмехнулся: он слышал, что некоторые женщины безумно возбуждаются во время таких вот милых игр. Но… так не похоже на прежнюю Марьяшку. И вдруг сообразил: да ведь она не в себе! Как там, в бане. Марьяшка снова позабыла прошлое.
Марьяшка, вскочив на ноги, налетела на него, но что была ее сила против мужской силы! Он хотел привести ее в чувство, прекратить припадок безумия. И был только один способ…
Она билась, рвалась, но он вновь бросил ее на кровать, прижал всем телом. Марьяшка хрипло стонала, а Десмонд бился, утоляя свою страсть…
Он еще долго лежал, придавив слабо вздрагивающее тело. Девушка больше не вырывалась, не кричала, только тихо плакала. Слезы лились неостановимо, и щека Десмонда, прижатая к ее щеке, стала мокрой. Наконец он озяб и нашел в себе силы сползти на пол. Ноги не держали – он сел, с тупым удивлением осознавая: в первый раз в жизни он не испытал никакого удовольствия. Куда горше оказалась мысль, что впервые тело этой женщины билось и трепетало не от наслаждения, а от ненависти.