Третья из сопровождавших печальную брюнетку женщин, невысокая, со злым лицом, отвернулась, всем видом показывая: жду, пока это дурачество окончится.
– Через те дыры он нам время посылает! – провозгласил нищий. – И оно незримыми перстами в землю упирается и ее насквозь пронизывает! Дивны дела твои, Господи!
– Погодите, сие весьма любопытно, – произнесла брюнетка, несколько оживившись. – Не канонически, но любопытно.
Она достала из кошелька монету – большой медный пятак, протянула ее нищему, но тот, вопреки ожиданию, не соблаговолил повернуть свою грязную лапу хотя бы ладонью вверх.
– Не умножай количества сущностей сверх необходимого, – поучительно сказал он Катерине Лексевне. – Оттого большой вред бывает.
Она в недоумении повернулась к спутницам.
Те поняли, что брюнетка хочет спросить: откуда бы одноглазому безумцу знать такие философские тонкости?
– Из семинаристов, поди, – прошептала дородная женщина. – Ученья не вынес, разумом повредился, теперь вот дармоедом заделался. Да пойдем, матушка! Что ты, право?
Великая княгиня Катерина Лексевна уронила монету на колени дармоеду и пошла дальше, оделяя менее грамотных нищих.
Одноглазый философ, не обращая внимания на деньги, забормотал. Казалось бы, ему вовсе не было дела до пятака с вензелем императрицы Елизаветы Петровны, однако позднее, когда и крестный ход окончился, и нищие стали разбредаться, чей-то не в меру шустрый внучек попытался стянуть подаяние и получил по пальцам.
Прибрав пятак в мешок, мужик довольно ловко поднялся с колен и, не перекрестившись на церковный крест, как полагалось бы, зашагал прочь.
– На мельницу подался, – сказала одна убогая бабушка другой. – Не напрасно его мельник привечает, ох, не напрасно…
Она оказалась права.
Мельник, что держал водяную мельницу, жил на отшибе, если бы по прямой – то недалеко, но дорога делала петлю и потом вела лесом. Вот в лесу убогий философ и начал понемногу преображаться – снял с глаза повязку, с головы стянул несуразную шапчонку, то ли тулью от треуголки, то ли бренные останки дамской шляпы, а у самой запруды спустился к воде и вымыл лицо с руками. Теперь стало видно, что он – лет тридцати с небольшим, плотно острижен, и стригся совсем недавно. Походка также была не та, что приличествует убогому – а упругая и чуть вразвалочку, как ходят сильные, крепконогие и привычные к дальним вылазкам мужики.