В комнату вошла средних лет тётка с подносом в руках. Ловко поклонилась боярину, скептически зыркнула на меня и опустила поднос на стол. Из объёмистой миски тянулся пар, несколько крупных ломтей серого ноздреватого хлеба тоже были весьма кстати – как и внушительная, никак не меньше полулитра, кружка молока.
– Рекут, хлап той есть, – буркнула она, указывая на меня боярину, – так пошто подносити му? Ноги мает, до поварни дошед бы.
Спасибо, тётя, ты мне тоже не понравилась с первого взгляда. Буфетчицей бы тебе в какой-нибудь совковой забегаловке. Но, однако, что за нравы? Рабыня делает замечания господину. А как же боярская честь? На месте Волкова я бы её на конюшню отправил. Ну, или хотя бы намекнул на такое развитие событий.
– Остави, Светлано, – спокойно ответил ей Александр Филиппович. – Линия ти да не крива буде. Хвор бо, мове той худо разумеет, порядку не ведаючи. Жало́бу имай до отрока.
– Жало́бу ту вчера уже имамши, – тут же отбрила его баба, – Олёне той. Темже блюду линию, да будет про́ста.
Что это они всё «линия» да «линия»? И слово, по-моему, даже не русское. Точно! Есть же английское «line». А в английском, кстати, оно откуда?
Вредная Светлана вильнула задом и удалилась, и сейчас же в комнату вбежал рыжий пацанёнок лет одиннадцати-двенадцати, в перемазанных землёй холщёвых штанах и длинной, почти до колен, светло-серой рубахе.
– Кликамши, господине? – не особо старательно поклонился он боярину. – А пошто кликамши?
– Алексие, – строгим тоном сказал Александр Филиппович, – той есть Андрей, хлап, купих того на торгу сего дни. Держим бо хворобою преждепамятной, темже убо нашу мову словенску худо разумеет, и порядок тот такожде. При тебе той будет, заедно роботу ту садову сполняючи. Ты му пособиши мову ту воспомянути, язык бо у тебе метле подобен. По вече́ре возмеши того, а ныне ступай борзо, робота та заждамши тя, мыслю.
Нет, как-то недооценивает боярин Волков моих способностей. Я практически всё понял. Меня тут считают чем-то типа помешанного, с отшибленной памятью, и собираются лечить. А для лучшего усвоения языка мне навязали общество юного лоботряса с языком как помело. Ровесника моей сестрёнке… О чём вообще с такими мелкими говорить? Уж лучше бы меня поручили заботам юной девы красы неописуемой, с косой пяти сантиметров толщиной и в кокошнике… отставить кокошник, он, кажется, был только у замужних.