– Да угомонись ты, выродок! – воскликнул один из гимназистов, и
на спину обрушился удар такой силы, что Алексей закричал.
– И зачем ты это сделал? – раздался откуда-то недовольный голос
Гуссаковского. – А если родственники его в суд подадут? Хочешь в
солдаты пойти?
– Дык этот шаврик – бешеный какой-то, не угомонился б иначе, –
ответил другой голос, принадлежавший, кажется, Сидоровскому. – Я ж
его легонько приложил.
– Легонько – не легонько, а заклинаниями бить не надо было.
Почему опять без блямбы ходишь? Поймает надзиратель – в карцере
заночуешь, – заскрипел снег под ногами, и пред лицом Алексея
возникла обожжённая харя Гуссаковского. – А ты, если донесёшь кому,
найдём и поломаем. Уяснил мои слова?
Алексей ничего не ответил, перед глазами всё плыло, а голова не
соображала.
– Так, господа, давайте оттащим его подальше отсюда, – это было
последнее, что он услышал.
В ушах стоял звук пистолетных выстрелов. После каждого из них
тело обжигала боль. Её отблески до сих пор звенели в моей голове,
хотя самой боли я уже не чувствовал. Стоило упасть на тротуар, как
она исчезла вместе со всем окружающим миром.
Абсолютная тишина окутала меня, я падал в пустоту, в
бесконечность, которая поглощала моё естество. Никакого света в
конце тоннеля – только мрак вокруг, бессмысленный и вязкий.
Не знаю, долго ли продолжался этот полёт, но в какой-то момент
пришло осознание, что я никуда больше не падаю. Спиной я ощущал
дощатый пол. Приземление произошло совершенно незаметно. Тут же
явилось новое осознания: боли нет, несмотря на то, что мне в спину
разрядили целую обойму.
Открыл глаза. Я находился в помещении, залитом тусклым дневным
светом. Надо мной – потолок, на потолке – старинная лампа с матовым
полукруглым плафоном. Несколько секунд я созерцал эту картину,
которая, прямо скажем, сильно разнилась со всевозможными
представлениями о загробной жизни, слышанными мной прежде.
Я умер? Меня спасли? Где я? На больницу не похоже, на морг или
тюрьму – подавно. Что, чёрт возьми, происходит? Судя по всему, меня
притащили в какой-то дом и кинули на полу. Но тогда почему не
чувствую боли от пулевых ранений?
Мысль встать с пола пришла не сразу, но когда это случилось, я
тут же попытался это сделать. Попытка оказалась неудачной. Руки и
ноги функционировали нормально, вот только они почти не слушались
команд головного мозга, и вместо того, чтобы привычным движением
перевернуться и подняться, я нелепо раскорячился и шлёпнулся пузом
на пол, чуть не разбив нос. Моё тело было... неудобным – только так
я мог определить это ощущение.