– Ты, Майкл, это брось. Вижу, что обостряешь, и прошу – не надо. А насчет нашего радио… Так у нас есть разные песни – и бардовские, и авторские, и народные. Есть у нас и воровские, так ведь они тоже народные, воры тоже часть нашего народа, и немалая, между прочим! Так что игнорировать их музыкальные симпатии было бы непростительной оплошностью. А у воров ведь тоже душа есть – разве не так?
– Есть, – неохотно согласился Знахарь, – да только знаю я, какая у них душа.
– Интересно, откуда? – прищурился Волжанин.
– Неважно, – отрезал Знахарь.
– Ну, неважно, так и неважно, – покладисто согласился Волжанин, – только не забывай, что уголовники не сами себе такую судьбу выбирали. И, поверь мне, есть у них и чувства и мечты.
Знахарю не хотелось говорить на эту тему, поэтому он кивнул и сказал:
– Так что там насчет разбитой скрижали?
– Ловок… – усмехнулся Волжанин, – а насчет скрижали, которую расколотил криворукий Моисей, была там заповедь «Не бойся». И я расскажу тебе притчу. Не возражаешь? Она короткая.
– Так хоть и длинная, – улыбнулся Знахарь, – притча – это хорошо.
– Вот и я так думаю, – кивнул Волжанин, – тогда слушай.
Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил с интонациями настоящего артиста:
– Жил-был один человек. Был он смел и решителен, справедлив и силен. А может быть и нет. Неважно. Этот человек больше всего на свете боялся, что его зарежут. С ужасом он представлял себе, как холодное и твердое лезвие ножа входит к нему в живот, нарушая божественную гармонию его телесного существа. Кровь, боль, ужас, смерть. Эта картина в разнообразных вариациях представала перед его внутренним взором едва ли не каждый день, вызывая содрогание и страх. И даже, возможно, отравляла ему жизнь. Но вот настал день, когда человек этот обнаружил себя лежащим на смертном одре. Был он уже глубоким стариком. И, чувствуя на сердце стальную руку той, которая не обходит своим вниманием никого, он с облегчением произнес: «Слава богу, не зарезали!»
Волжанин замолчал, а Знахарь погрузился в глубокие раздумья, навеянные притчей. И вскоре, возможно, от выпитого коньяка, а скорее всего – просто от предшествовавших его паническому бегству из Питера треволнений, он задремал.
И проснулся только тогда, когда новый знакомый деликатно потрепал его по плечу и сказал: