– Он до сих пор ее любит, – призналась мне Кайнвин.
– Надо бы ему жениться снова, – отозвался я.
– Как можно?! Он ведь только о ней и думает.
– Что же ты ему присоветовала?
– Конечно, простить ее. Сомневаюсь, что ей снова придет в голову натворить глупостей, а если он может быть счастлив только с этой женщиной, значит надо принять ее обратно.
– Он слишком горд.
– Вижу, – неодобрительно отозвалась Кайнвин, откладывая веретено и прясло. – Наверное, сперва ему надо убить Ланселота. Полегчает.
Той осенью Артур попытался: он внезапно обрушился на Венту, Ланселотову столицу, но Ланселот прознал о готовящемся набеге и бежал к своему защитнику Кердику, забрав с собой Амхара и Лохольта, сыновей Артура от его любовницы-ирландки, Эйлеанн. Близнецы негодовали на то, что родились бастардами, и неизменно сражались на стороне Артуровых врагов. Ланселота Артур не нашел, зато вернулся с богатой добычей: привез столь необходимое зерно, ведь летние неурядицы повредили урожаю.
В середине осени, за две недели до Самайна и вскорости после набега на Венту, Артур вновь приехал в Дун-Карик. Он заметно исхудал, лицо осунулось. Прежде в нем не было ничего пугающего, ныне он сделался отчужден и замкнут; никто знать не знал, что за мысли таятся у него в голове, молчаливость придавала ему ореол таинственности, а сердечное горе ожесточило. В былые дни рассердить Артура было непросто, а теперь он выходил из себя по поводу и без повода. Больше всего он злился на самого себя: два старших сына его предали, брак не сложился, Думнония подвела. Он так надеялся создать идеальное королевство, оплот справедливости, безопасности и мира, а христиане предпочли кровопролитие. Артур винил себя за то, что не распознал вовремя, к чему все идет, и теперь, в минуты затишья после бури, сомневался в собственной прозорливости.
– Ну что ж, займемся делами пустячными, Дерфель, – сказал он мне.
Стоял чудесный осенний день. Небо испещрили облака: солнечные блики скользили наперегонки по желто-бурому пейзажу к западу от нас. Артур в кои-то веки не искал общества Кайнвин, но отвел меня на поросшую травой полянку за отремонтированным частоколом Дун-Карика – и угрюмо уставился на Тор, воздвигшийся на фоне неба. Или скорее на Инис-Видрин, где томилась Гвиневера.
– Пустячными? – переспросил я.