Я уже чувствую, как воздух тонкой струйкой течет по горлу, и меня вдруг осеняет: эффект случившегося со мной слабеет, но мысли мои направлены на другое. Может, эффект и слабеет, да очень скоро отпадет сама возможность выздоровления. Теперь все мои силы направлены, чтобы они услышали меня, и на этот раз они обязательно услышат, я знаю.
– «Стоунз», значит, – говорит она. – Если только ты не захочешь, чтобы я сбегала за си-ди Майкла Болтона в честь твоего первого перикардиального разреза.
– Пожалуйста, не надо! – восклицает он, и они смеются.
Звук вырывается из меня, и на этот раз он громче. Не такой громкий, как мне хотелось бы, но уже что-то. Они услышат, должны.
И тут, когда я начинаю выдавливать из носа звук, комната наполняется грохотом гитар, а голос Мика Джаггера, как мяч для пинг-понга, отлетает от стен: «Да, это всего лишь рок-н-ролл, но я его ЛЮ-Ю-Ю-Ю-Б-Л-Ю-Ю-Ю…»
– Приглуши звук! – кричит доктор Сиско, очень громко, и среди всего этого шума мой носовой звук, отчаянная попытка бубнить носом, конечно же, никто не слышит, как шепот в кузнечном цехе.
Теперь ее лицо склоняется надо мной, и вновь я испытываю ужас, увидев, что глаза у нее закрыты прозрачным пластиковым щитком, а рот и нос – маской. Она оборачивается.
– Я раздену его для тебя, – говорит она Питеру и наклоняется еще ниже, со сверкающим скальпелем в руке, обтянутой перчаткой, наклоняется сквозь гитарный грохот «Роллинг стоунз».
Я отчаянно бубню, но толку – ноль. Сам себя не слышу.
Скальпель замирает надо мной, потом начинает резать.
Я кричу в собственной голове, но боли нет, только моя водолазка распадается на две части, которые соскальзывают по бокам. Точно так же должна распасться и моя грудная клетка, когда Питер, не ведая что творит, сделает свой первый перикардиальный разрез на живом пациенте.
Меня поднимают. Моя голова откидывается назад, и я вижу Питера, надевающего прозрачный пластмассовый щиток. Он стоит за стальным столиком, где разложены инструменты. Почетное место на столике занимают большущие ножницы. Лишь на мгновение попадают они в мое поле зрения – лезвия блестят, как атлас. Потом меня вновь укладывают, но водолазки на мне уже нет. Теперь я по пояс голый. А в комнате холодно.
«Посмотрите на мою грудь! – кричу я ей. – Вы должны видеть, что она поднимается и опадает, хотя воздух в нее поступает по минимуму! Вы же специалист, черт бы вас побрал!»