Затем Жук, оставшийся наедине с разрухой, воздал добром за зло. Каким образом от удара одного-единственного булыжника все корешки собрания сочинений Гиббона оказались разорваны, каким образом столько черных чернил, смешанных с кровью Мандерса, попали на скатерть, почему оказавшаяся вдруг открытой бутылка с клеем образовала на полу полукруг и каким образом фарфоровая ручка двери, опять же, оказалась запачканной юной кровью Мандерса, – ничего этого Жук и не собирался объяснять, когда Кинг вернулся в бешенстве, – он просто вежливо ждал его, стоя на вонючем каминном коврике.
– Вы мне не сказали, чтобы я уходил, сэр, – проговорил он с видом Касабьянки[57], и Кинг отправил его в темноту ночи.
Он со всех ног бросился к шкафчику для обуви под лестницей на первом этаже, чтобы выплеснуть переполнявшую его радость. Он еще не успел издать первого победного крика, как две руки зажали ему рот.
– Иди в спальню и принеси мои вещи. Принеси их в умывальню на этаже. Я все еще в трусах, – прошипел Сталки, сжимая его голову. – Не беги. Иди спокойно.
Но Жук все же зашел в соседний класс и доложил о выполненном долге ничего не ведающему Мактурку с кратким истерическим конспектом проведенной операции. Потом Мактурк с каменным выражением лица принес одежду из спальни, пока Жук нервно ходил по классу. Затем троица собралась в умывальной, включила все краны, заполнила все вокруг паром и со смехом окунулась в ванны, восстанавливая по частям проведенное сражение.
– Moi! Je! Ich! Ego! – задыхался от смеха Сталки. – Когда ты играл на барабане, я ждал, пока не почувствовал, что перестаю соображать. Спрятался в ящик для угля и... стал стрелять из рогатки в Яйцекролика... а Яйцекролик налетел на Кинга. Здорово? А ты слышал звон стекла?
– Конечно. Он... он... он, – визжал Мактурк, указывая на Жука дрожащим пальцем.
– Конечно, я... я... я все время был там, – взревел Жук, – в его кабинете, он меня отчитывал.
– О, боже! – воскликнул Сталки и погрузился под воду.
– Стекло – это ерунда. Порезало голову Мандерсика. А ла... ла... лампа перевернулась и залила маслом весь ковер. Кровь на книгах, на бумагах. Клей! Клей! Клей! Чернила! Чернила! Чернила! О, Боже!
Сталки выпрыгнул из ванной весь розовый и потряс Жука, призывая его к ясности изложения, но продолжение рассказа заставило их снова покатиться со смеху.