Постучавшись, зашла Таня с кофе на подносике – две чашечки, как обычно, поставила на край стола. Босиком. А солнце ласкает снаружи землю, как в последний раз. Птицы, поди, щебечут. Коты валяются на крышах, как сельди.
– Таня, это… Совещание у меня.
– Вам, Константин Григорьевич, что-нибудь еще к совещанию? – спросила умная Таня, увидев в руке у босса ледяной пузырь с водкой.
– Рюмки, хлеб, минералку… Стаканы еще. Никого не пускать. Нет меня.
Распорядившись таким образом, Костя опять сел в кресло, покачался на нем и заговорил:
– Я тебе вот что, Бриг, скажу. Нужен, не нужен – это все лирика. Вполне может быть, что и не нужен. Вот и Серега тебя заменит. А вот выйди я сейчас в соседнюю комнату – тишина, все работают, слова лишнего не скажут, разъеби я кого – утрутся молча, неправ я буду – все равно промолчат, сидеть будут, очереди своей ждать. Что, трудно им людьми остаться? Не дрожать, не лизать жопу, глаза не опускать? Из, твою мать, ста или – сколько там сейчас? – людей, не людей – не знаю, единиц, в общем – из этих ста кто мне в харю правду скажет? Ну, Петрович, да Гена, да ты вот. Из ста! Сколько раз было – рушится все, боятся признаться, пока сам говна не увижу. А уж как вкладывают друг друга! Пока я в силе, так и будет. А представь, развалится завтра «Циклон», все на улице окажемся – банкротство, например, или еще какое цунами? Да элементарно – каждый мне в морду плюнет и детям своим накажет. Эксплуататор, твою мать, трудового народа. А я – пешка, Бригадир. Просто пешка. Надо мной такие люди, что лучше бы тебе не знать.
Зашла опять Таня, уже с большим подносом. Сгрузила все на стол, расставила и исчезла. Костя взял со стола пачку «Честерфилда», вытащил сигарету, закурил.
– Я, Бриг, устал не меньше, а может, и больше твоего. Вот тут у меня уже этот «Циклон»! – Костя провел ребром ладони по горлу. – Но я, в отличие от тебя, никуда не могу уйти. Ты такого рабства, Юра, ни в каком, блядь, учебнике не видел, в каком я нахожусь. «Нужен». Да не нужен ты мне как работник, таких сисадминов – как говна за баней. Просто. Ты уйдешь – и уже останется двое. Двое, с кем я могу человеком себя почувствовать. А потом, например, один. А там уже… – он махнул рукой, – эх, да что, блядь, говорить!
Костя взял бутылку и нацелился в рюмку, которая стояла ближе ко мне.