Промоутер Ильи Муромского Бакшиш страдал весь вечер. Бродил по своим палатам каменным, что трудами праведными не заработаешь, и маялся. Свет белый был ему категорически не мил. Не мила была и беляночка-Света, что ласковой зверушкой стлалась по его следу, уговаривая:
– Хоть винограду покушай, хорошенький! Хоть коньячку тяпни, родненький!
Прогнать дуру-девку – а с недавних пор законную супругу! – у Бакшиша рука не подымалась, язык не поворачивался. А только и терпеть причитания моченьки не было.
В конце концов, он забрал у готовой заплакать блондиночки коньяк и виноград, да и заперся в кабинете, созвав с собой семейную любимицу, таксу Груню. Там, улёгшись просто на полу, директор «Свинцовой перчатки» попытался трезво и взвешенно обдумать ситуацию со срывающимся точно альпинист с обледенелого склона боем Муромец – Хмырь.
Отчего трезво-то, спросите? Оттого что пить любимый двадцатилетний «Ахерон» сил не было! Во как оглушили Бакшиша Никитины комиссарские обертоны!
«Похоже на то, – уныло размышлял промоутер, трепля собачьи уши и катая во рту виноградину, – что горяченькие, почти уже лежащие в руках денежки распустили крылышки, и упорхнули».
Надо отметить, Бакшиш вовсе не являлся тупым громилой с отбитыми в давнишних спаррингах мозгами. В определённых кругах слыл он натурой поэтической и где-то даже утончённой. Примерно как лезвие опасной бритвы.
Бакшиш поместил виноградину между зубами, невидяще уставился в умные глазёнки Груни и пробормотал:
– И осталось мне лишь с затаённой грустью проследить их полёт. Какое скорбное разочарование!
Он сжал челюсти.
Виноградина лопнула. Оказалась она кислой – почти как гримаса, исказившая костистую физиономию Бакшиша. Дабы смыть мерзкую кислятину, пришлось ему собрать волю в горсточку и, игнорируя ёкающую селезёнку, дёрнуть коньячку. Потом ещё. И ещё. Потом он ощутил себя вполне орлом, прогнал собаку, вскарабкался на диван и кликнул Светку…
Утром народившегося Дня защиты детей, ранним-ранним и студёным утром 1 июня, наваждение схлынуло. Уже в пять часов Бакшиш орудовал эспандером, вновь чувствуя себя бодрым, дерзким и решительным. Приступив к отжиманиям, он с брезгливостью припомнил собственное вчерашнее слюнтяйство – лишь на секунду, чтобы тут же забыть. Приседая на одной ноге, вспомнил, что его банально выставили на пять косарей зелёных. И это если не считать «упущенной выгоды»! Которая, по самым скромным прикидкам, сулила тридцатикратное увеличение средств, вложенных в бой Муромского. А уж о моральном ущербе от факта, что на него, Папашу Бакшиша, самым безобразным образом наорал какой-то заджинсованный… Об этом и речи не шло. Пока не шло.