– Нет, тятя! Ты хочешь, чтобы я вечно мучился? Коли его оставите, то и мне придется с ним остаться. Что же с того, что он нехристь? Человек же! Бог не простит мне этого! Довезем до Колмовского монастыря, а там и оставим. Он уже недалече. Версты две пути-то.
Сафрон отошел, недовольно кхекая. Его набожная натура не позволила перечить сыну. Он и Петра воспитал в почитании Божьих заповедей и теперь понимал, что спорить бесполезно, а может, и не нужно. Поэтому сказал:
– Ладно, сынок. Пусть будет по-твоему. В Колмовском оставим, да и покойника пусть отпоют. Все ж христианская душа была. По-христиански и поступить надо. Ну, что, Пахом? Справился? – это он обращался уже к конюху. – Тогда поспешим, а то ненароком опять погоня объявится. Трогай, Петруха.
Укутав раненого полостью и не слушая его ругани, беглецы тронулись в путь. Лошади трусили мелкой рысью, Петька жался к краю саней, боясь задеть татарина. Кузьма скакал рядом, ведя в поводу татарского коня. Все молчали, погруженные в свои невеселые мысли.
– Петька, – обратился к мальчишке Кузьма, которому, видимо, надоело молчание, – слышно было в городе, что царевы служивые рыскают всюду по нашим землям. Что скажешь на это?
– А чего говорить? Худо дело, раз так. Скажи тятьке.
– Да вот же и я так же мыслю. А может, татарин чего скажет, а? Эй, нехристь, что слышал у себя в стане про такое?
Раненый сверкнул глазами, но ответить не пожелал. Кузя обиделся.
– Ишь как гордыня наружу прет! Молчишь? У, басурман поганый! Мало вы на нашей землице еще при Батые горя пораскидали, так теперь царю-душегубу службу несете собачью.
– Молчи, шайтан неверный! – прошипел довольно громко татарин, и по голосу было слышно, что боль ему переносить тяжело. – О Аллах! Ты всемогущий, милосердный! Покарай непокорных, свалившихся на мою голову. Аллах акбар!
– Вот как загнул, татарский пес! – Кузьма даже немного развеселился. – Послушать, так ангелочек небесный лежит тут, а, Петька?
– Да оставь его, Кузя. Мучается ведь парень. Да и у меня душа не на месте. В монастыре попрошу отпущения грехов. Смутно у меня на душе, грех гложет.
– Какой грех? Ты что! Он же вражина лютый. Не стрельни ты, так они нас не пощадили бы, это уж как пить дать. И не тужи, парень. Ты доброе дело сотворил, и монахи с радостью отпустят твои грехи.