– Наши предки считали, что, произнося имя или название опасного явления, предмета или болезни, они могут материализовать его, вызвать к жизни. Так, вместо слова «мертвец» – говорили «усопший», вместо «дьявол» – «лукавый» или «нечистый». Изначальное название медведя было полностью вытеснено. Причем во всех языках.
– Жутко любопытно! – воскликнула мулатка. – Только непонятно. Как же было вытеснено, если вот оно, слово: медведь.
– Это эвфемизм, – сказал я непонятливой Монике. – Слово-заменитель.
– А-а, – протянула мулатка неуверенно.
– А вы чем занимаетесь? – поинтересовался Ланкастер у меня.
– Профессор литературы, – ответил я. – Преподаю в Миделберри.
Рита повернула удивленное лицо.
– Русская литература, девятнадцатый, двадцатый век, – скромно продолжил я. – Занимаюсь переводами, сделал новый перевод «Приглашения на казнь». Владимир Набоков, знаете?
– А! Это про педофилов! – вспомнила Моника. – Да?
– Нет, – терпеливо возразил я. – Это про другое.
– А сами не пишете? – спросила Рита.
Голос у нее был мягкий, спокойный, а губы чуть пухлые, почти детские.
– Нет, – быстро соврал я. – Времени нет, да и вообще… А эвфемизмами увлекся, когда переводил Шаламова. Там в рассказах употребляется много тюремной лексики, которая в переводе совершенно теряет смысл, если ее переводить как… – я запнулся. – Впрочем, это совсем не важно.
– А медведь? – Рита улыбнулась.
Она улыбнулась мне первый раз со вчерашнего дня.
– С медведем все просто, – я воодушевился. – Медведя мы потеряли. Верней, утратили то, табуированное слово. По-английски «bear» означает «бурый», по-русски «медведь» – это «поедающий мед», даже латинское «урсус» – тоже эвфемизм, пришедший из древнеиндоевропейского языка…
– Поэтому его и называют «косолапым» и «топтыгиным»? Тоже эвфемизмы?
Рита почесала кончик носа. Очень милый жест.
– У ирокезов медведя зовут «хозяин», – встрял Ланкастер. – А у индейцев чероки…
– Кстати, забавная трансформация произошла в польском, – перебил его я. – В польском языке эвфемизм «медведь» сам стал табу и превратился путем перестановки слогов в «ведмидя».
– Да, кстати! А тут медведи есть? – спросила Моника, кивнув в окно. – Водятся вообще?
– Конечно! – отчего-то радостно воскликнул Ланкастер. – Я ж с этого и начал!
– Ну так рассказывайте! – потребовала Моника. – Рассказывайте!