Мы видели мало, но значит немало,
КАКИМ нам туманом глаза застилало,
С ЧЕГО начиналось, ЧЕМ бредило детство,
Какие мы сны получили в наследство!
Мы брошены в годы, как вечная сила,
Чтоб злу на планете препятствие было!
Препятствие в том нетерпеньи и страсти,
В той тяге к добру, что приводит к несчастью.
Нас все обмануло – и средства, и цели,
Но правда все то, что мы сердцем хотели!
Н. Коржавин
Мероув Парк. Июнь 1934 г.
Авторитет, думал Гурьев, авторитет. Попробуй-ка. Что думают они – Осоргин, Матюшин, все остальные – обо мне, – мальчишка, сопляк, которому некуда девать деньги, решил развлечься? Ну, что ж, господа. Придётся вам поверить: это не так.
Мало научиться управлять людьми, словно фигурками на ящике с песком, думал Гурьев, перебирая и медленно, в который раз, перелистывая папки с личными делами «курсантов», – они с кавторангом не один день просидели, составляя списки отделений таким образом, чтобы Гурьева устраивало всё – от роста и веса до возраста и психологического портрета. Надо научиться выживать там и тогда, где и когда выжить решительно невозможно. Мертвый не может никем управлять. Нам всем придётся напрочь забыть всякие глупости о красивой смерти в бою, потому что цель – не красиво умереть, а выжить и победить. Нет больше мира, есть война. Никто не объявляет её начало или окончание. Это война умов, молниеносных ударов и рейдов, ночных взрывов, нападений из-за угла, десанта прямо с неба, подкупа депутатов и министров. Радиопередача и банковский вексель – тоже оружие этой войны, иногда более действенное и смертоносное, чем винтовка или танк. Каждая ваша мысль, каждый шаг, каждое движение – это действие солдата на войне. Война повсюду. Весь мир – это война. Вся наша жизнь теперь – война, спим мы, обедаем или практикуемся в стрельбе по движущимся мишеням. Хотим мы воевать или нет. Война уже идёт, и никто не спрашивает нас, чего мы хотим. Так что будем учиться воевать. И побеждать, даже если это кажется невыполнимым. Вот только как мне всё это им объяснить?!
Мероув Парк. Июнь – июль 1934 г.
В сутках, как всегда, было всего-навсего жалких двадцать четыре часа. Выручали, конечно, инструкторы-японцы. Эти люди знали своё дело великолепно и выполняли его так, как и положено настоящим самураям. Курсанты, после недолгого периода врастания в новую атмосферу, перестали воспринимать японцев как чужеродный элемент. Во многом этому способствовало весьма приличное владение инструкторов русским языком. Правда, со звуком «л» никак не складывалось.