- Да пожалуйста, пусть вляпывается, мне не жалко! Только бы
осталась цела.
- Встречаются два еврея на поминках. Один спрашивает: - как
Шломо? Давно его видел? Другой отвечает: - да он же умер,
Абрам, мы на его поминках! - Да что ты? - восклицает первый. - Ну…
Здоровья ему на многие годы!
ГЛАВА 11
НАОМИ
Петербург.
Оставив крузер Коляна на людной заправке, мы
пешком добрались до станции электрички. Затем метро, автобус, снова
метро, маршрутка, такси, несколько пеших переходов, и наконец мы в
центре, у ворот новой высотки.
- Ты здесь живешь? - задрав голову, я оглядывала здание. - А не
боишься, что твою берлогу уже вычислили?
Тристан только фыркнул и повел меня внутрь.
Поднялись на грузовом лифте из гаража, прямо в
просторный холл квартиры. Я с интересом огляделась. Черный ковер на
паркете из светлого ясеня, черные же, непонятные панели на стенах
цвета яичной скорлупы - язык не поворачивается назвать их
картинами… Если это и есть прославленное сидхейское искусство, то я
молчу.
- Проходи, будь как дома! - Тристан гостеприимно махнул
рукой.
- Ты один живешь?
Так, на всякий случай. А то выйдет из кухни сидхейская мадам… Но
жильем не пахло. Воздух такой, какой бывает в пустых домах.
- Теперь с тобой. - поймал мой взгляд и подмигнул. - Да ладно,
ничего твоей девичьей чести не угрожает.
- Вот еще: всяких волчат бояться… - и тут я вспомнила, что
нахожусь в гостях. - Извини. Ты сам меня провоцируешь.
- Ну, так же веселее, правда?
Глянул из-под длинной челки, ухмыльнулся и двинулся вглубь
квартиры. Я покорно поплелась следом. Кроссовки, кое-где
расползшиеся, с оборванными шнурками, сиротливо притулились у
входной двери, как брошенные щенята.
- Твоя спальня. - он распахнул дверь в светлую, просторную
комнату. - Ванная здесь же. Дальше - моя половина. Спальня,
гостиная, кабинет и так далее… Без приглашения не входить. Шучу.
Налево - кухня, столовая, направо - библиотека, зимний сад…
Вспомнился наш домик. Тот самый, в котором я
выросла у дедушки с бабушкой. Три комнатки, удобства на улице.
Летняя кухня, огород, виноградник, беседка.
Дедушка в сером саржевом кимоно сидит за низким столиком.
Перед ним - тонкая рисовая бумага. Одним росчерком беличьей
кисточки, едва касаясь листа, он пишет моё имя. Два иероглифа:
«прежде всего, красота…»