– Пелагея!
На крик в покои вбежала худенькая боярышня.
– Я здесь, матушка.
– Где тебя носит?!
Взглянув на царевну, стоявшую в одном исподнем перед зеркалом, Пелагея невольно прикрыла лицо ладошкой, стараясь не шибко пялиться на срамоту.
– Ну, чего рот раззявила? Сорочку помоги надеть!
– Сейчас, матушка, – подскочила боярышня. – Вы вот рученьку сюда в рукав. Вот так, матушка.
Надев третью сорочку, Софья Алексеевна невольно фыркнула:
– Что, не нравятся мои телеса?
– Матушка, Софья Алексеевна, да как вы можете такое говорить! – яростно запротестовала боярышня, всплеснув для пущей убедительности руками.
Царевна лишь вздохнула.
– Да будет тебе! Мне тоже не нравится. А куда денешься? Поживешь с мое, так такое же пузо отрастишь.
Губы боярышни передернулись, выдавая брезгливость. В озороватых глаза так и читалось: «Уж мое-то пузо с твоим не сравнить!»
Повертевшись перед зеркалом, царевна уныло продолжила:
– Ведь я же с малолетства хворостиной была. Батюшка меня даже жердиной называл? Не веришь... Вот и мне более не верится. А теперь во как меня раздуло! – постучала Софья Алексеевна широкими ладонями по выпирающему животу.
– Худоба всегда от болезни, матушка, – убежденно заговорила боярышня, – а глядючи на вас, так сразу видно, что вы здоровьем пышете.
– Скажешь мне тоже, – отмахнулась Софья Алексеевна, но голос у царевны размяк; умеет боярышня настроение прибавить. – Ты мне вот какой кафтан принеси, Пелагея... Серебром обшитый, с малиновыми тесемками.
– В котором вы на Пасху были? – уточнила боярышня.
– Его.
– Да пояс широкий с яхонтовыми каменьями.
– Уже бегу, государыня, – легкой птахой упорхнула в соседнюю комнату боярышня.
Сегодня Софья не нравилась себе особенно. Лицо выглядело отечным. Государыня посуровела: что за дела, царевна проснулась, а ни одной боярыни рядышком нет! Ковш воды поднести некому!
– Лукерья... Парамоновна! – громко позвала Софья Алексеевна. – Долго мне ждать!
– Иду, государыня, иду! – послышался в сенях встревоженный голос ближней боярыни.
Сначала из-за двери послышались торопливые тяжеловатые шаги, а затем в сенях раздалось спешное дыхание, и в комнату влетела высокая боярыня в летнем кафтане с широкими рукавами. На худых плечах – меховая накидка. В противоположность государыне, Лукерья Парамоновна была необыкновенно тощей. Но держалась она прямо, подпирая высокой шапкой потолок. Лицо у Лукерьи Парамоновны выглядело безликим и бледным, каким может быть только луна, затянутая дымкой облаков. Но черные, чуть выпуклые глаза смотрели зорко, стараясь предугадать малейшее желание госпожи.