— А я о том. Страсть как по тебе за
эту неделю соскучилась.
Ну а что Архипу оставалось делать?
Похоже, невеста, вырвавшаяся из господской усадьбы на побывку,
собиралась взять свое. И побольше, побольше. Конечно, в этом ничего
плохого нет. И она очень даже ладная, с огоньком. А он все еще в
силах. Но до вечера еще очень далеко. До утра — так и куда
дольше...
— Так что интересного для Викентия
Семеновича есть? — когда они наконец сели обедать, спросил
Архип.
— Да так, ничего особенного. Хозяйка
все вокруг дочки скачет, словно наседка. Бегала со своими
железками, бегала, милее этих самых машин для нее ничего не было. А
как дитя родила, так в ней сразу баба проснулась. Да так, что о
железяках и думать забыла.
— Ну так. Натуру-то бабью не
обманешь. Если Господь назначил бабе рожать и растить детей, так
никуда от этого и не денешься. Сколь ни бегай, а нутро наружу все
одно вырвется.
— Вот верно ты говоришь,
Архипушка.
— А еще что?
— Ну, я так поняла, что на заводе у
хозяина уж все готово, и они вроде как скоро собираются его
запускать. Но о делах они при прислуге не особо говорят. Все больше
в кабинете. А туда прислуга ходит, только когда сам хозяин велит
прибраться. А как войдешь, ни одной бумажки на столе нет. Все в
сейф прячет.
— Ну, то понятно. А название сейфа,
как я просил, ты записала?
— Скорее уж перерисовала, как
увидела. Не по-нашему писано-то.
— А с тем пускай Викентий Семенович
разбирается, — отмахнулся Архип, принимая из рук невесты бумажку с
чудными каракулями. — Ну а вообще что-нибудь еще есть? Может, про
соседа его, Кессениха этого, что вызнала?
— Вызнала, как не вызнать. Он-таки
решил перевезти сюда свою семью. Устал в разлуке-то жить. Вот и
зовет их в Россию. А и то, эвон какую усадьбу поставил. В Германии
небось такого нет.
— Ясно. А схему усадьбы
нарисовала?
— Ну да. Все как ты и просил. Вот, —
выкладывая перед Архипом сложенный в несколько раз листок бумаги,
гордо заявила Глафира.
— Ну и чего молчишь? Клещами все из
тебя тянуть? — недовольно заметил Архип, разворачивая бумагу.
— Чего ты так-то, Архипушка? Я же...
А ты... — обиженно надулась девушка.
— Господи, Глашенька, ну прости ты
меня, дурака несусветного, — тут же опустившись перед ней на
колени, с искренним раскаянием произнес Архип.
А дабы придать своим словам веса, еще
и обнял ее, крепко прижимая к себе. Чтобы ни капли сомнений,
насколько крепко он ее любит. На что способна обиженная женщина, и
вообразить себе трудно. Но уж если решит посчитаться, то мало не
покажется. А главное, предугадать, как и куда именно она ударит,
попросту невозможно.