Мюллер наклоняется за свертком:
– Мы принесли твои вещи, Франц.
Кеммерих делает знак рукой:
– Положите их под кровать.
Мюллер запихивает вещи под кровать. Кеммерих снова заводит разговор о часах. Как бы его успокоить, не вызывая у него подозрений!
Мюллер вылезает из-под кровати с парой летных ботинок. Это великолепные английские ботинки из мягкой желтой кожи, высокие, до колен, со шнуровкой доверху, мечта любого солдата. Их вид приводит Мюллера в восторг, он прикладывает их подошвы к подошвам своих неуклюжих ботинок и спрашивает:
– Так ты хочешь взять их с собой, Франц?
Мы все трое думаем сейчас одно и то же: даже если бы он выздоровел, он все равно смог бы носить только один ботинок, значит, они были бы ему ни к чему. А при нынешнем положении вещей просто ужасно обидно, что они останутся здесь, – ведь как только он умрет, их сразу же заберут себе санитары.
Мюллер спрашивает еще раз:
– А может, ты их оставишь у нас?
Кеммерих не хочет. Эти ботинки – самое лучшее, что у него есть.
– Мы могли бы их обменять на что-нибудь, – снова предлагает Мюллер, – здесь, на фронте, такая вещь всегда пригодится.
Но Кеммерих не поддается на уговоры.
Я наступаю Мюллеру на ногу; он с неохотой ставит чудесные ботинки под кровать.
Некоторое время мы еще продолжаем разговор, затем начинаем прощаться:
– Поправляйся, Франц!
Я обещаю ему зайти завтра еще раз. Мюллер тоже заговаривает об этом; он все время думает о ботинках и поэтому решил их караулить.
Кеммерих застонал. Его лихорадит. Мы выходим во двор, останавливаем там одного из санитаров и уговариваем его сделать Кеммериху укол.
Он отказывается:
– Если каждому давать морфий, нам придется изводить его бочками.
– Ты, наверно, только для офицеров стараешься, – говорит Кропп с неприязнью в голосе.
Я пытаюсь уладить дело, пока не поздно, и для начала предлагаю санитару сигарету. Он берет ее. Затем спрашиваю:
– А ты вообще-то имеешь право давать морфий?
Он воспринимает это как оскорбление:
– Если не верите, зачем тогда спрашивать?..
Я сую ему еще несколько сигарет:
– Будь добр, удружи…
– Ну ладно, – говорит он.
Кропп идет с ним в палату – он не доверяет ему и хочет сам присутствовать при этом. Мы ждем его во дворе.
Мюллер снова заводит речь о ботинках:
– Они бы мне были как раз впору. В моих штиблетах я себе все ноги изотру. Как ты думаешь, он до завтра еще протянет, до того времени, как мы освободимся? Если он помрет ночью, нам ботинок не видать как своих ушей.