— Если хочешь, утром пошлю за священником, — сказал он.
Были бы силы — Гуннар рассмеялся бы. Полжизни грешил, перед
смертью спохватился.
— Ты, кажется, забыл, кто я.
— Наемный меч, — пожал плечами Эрик.
— И охотник на одаренных.
Меч в руках правосудия, говорили его учителя в ордене. Наемный
убийца, если не играть словами. Большую часть одаренных, за
которыми его посылали, Гуннар убил вовсе не в честном бою. Да и о
каком честном бое может идти речь, когда один способен просто
остановить сердце, или подчинить разум, на время превратив в
послушную куклу, или один Творец знает что еще, а второй — просто
человек? И небесное железо — невеликое спасение, оно не помешает,
скажем, обрушить на голову рядом стоящее дерево.
— Забыл, твоя правда. — Лекарь придвинул табурет, руками, не
плетением, сел, опираясь локтями о колени. — И что? Это помешает
мне послать за священником, чтобы тебе стало спокойней?
Будь Гуннар чуть более в здравом уме, он бы смог объяснить,
наверное. В ордене говорили: ты — лишь живое воплощение
справедливости Творца. Как меч не повинен в том, что творит рука,
его держащая, так и на охотниках нет крови. Гуннар верил, верил
довольно долго. Пока не понял, что человек, в отличие от бездушного
железа, всегда волен выбирать.
Почему-то некстати вспомнилось, как он, тогда совсем еще сопляк,
охотился в третий раз. Четыре покровителя той женщины умерли один
за другим, незадолго до смерти обратив большую часть имущества в
безликие монеты и драгоценные камни — не украшения, которые можно
было бы описать и опознать. Контроль разума не оставляет следов,
впрочем, вполне возможно, что она обходилась и без него, как многие
до нее и многие после.
Гуннар нашел ее быстро: у ордена были хорошие осведомители.
Вскоре он знал, что она живет в поместье очередного покровителя, и
любит проводить утра — а покровитель вставал хорошо если к обеду —
за вышиванием в саду. Злой и невыспавшийся, дело есть дело, Гуннар
умостился в развилке ветвей старой раскидистой яблони и ждал.
Женщина вышла в сад, как и многие дни до того. Слуга тащил
массивную раму с пяльцами, служанка — корзину, накрытую кружевом,
чересчур, пожалуй, большую для рукодельной. Слуги с поклоном
удалились, Гуннар вложил болт в желоб заранее взведенного
самострела, небольшого, но оттого не менее смертоносного. Он знал,
что не промахнется: болт в глаз, жертва не успеет крикнуть, а он
спокойно уйдет. Но когда снова перевел взгляд на цель, женщина
взяла из-под кружева спеленатого младенца, склонилась над ним,
воркуя. Он бы не промахнулся… если бы смог спустить тетиву. Потом,
стоя под плетью — честно признавшись в том, что нарушил приказ — он
так и не решил, был то миг слабости, или просто нельзя было
поступить иначе. Впрочем, женщину все равно достали другие.