«Сынок! Человек оказался существом, хуже всего подготовленным к жизни, а ведь он правит миром. У адмирала Нельсона был только один глаз, на войне потерял глаз и Кутузов. Бетховен был глухим. Демосфен заикался. Ты знаешь, как я боялся воды, а ведь я, как ты утверждаешь, стал хорошим яхтсменом. Ты говорил, что в будущем хочешь стать врачом. Мало быть только врачом. Ты должен стать великим врачом. И тогда все забудут о твоей ноге, самые красивые женщины будут добиваться твоего расположения. Возможно, величие и сила человека кроются в его слабости.
Твой отец».
Я вынул напечатанный лист бумаги из машинки, отнес в комнату сына и положил ему на кровать.
Думаю, что он нашел эту записку и прочитал ее. Но мы об этом никогда не говорили.
Теперь я расскажу о моей жене, Барбаре, которая, несмотря на свои сорок лет, еще очень красивая женщина, среднего роста, с пушистыми рыжевато-блондинистыми волосами, карими глазами, светлой кожей. Шея у нее гладкая, как у молодой девушки, округлые щеки, неглубокие морщинки в углах глаз, да и то, вероятно, оттого, что она часто смеется. Я выгляжу с ней рядом как мрачный, худой, сгорбленный астеник с иронической улыбкой на лице. Никто не верит, что это я научил ее быть веселой, а ведь когда-то Барбара была совершенно другой. Веселье у нее проявляется прежде всего в глазах и в женственных движениях, а это приводит к тому, что когда я на нее гляжу или она смотрит на меня, даже самые большие мои проблемы становятся не такими важными и их легче перенести.
Когда я с ней познакомился двадцать лет назад, она была необыкновенно красивой женщиной, официанткой в кафе, куда я приходил еще будучи начинающим писателем, чтобы встречаться с такими же молодыми литераторами. Барбара десять лет прожила в Советском Союзе, куда ее родители уехали, чтобы спастись от гитлеровцев, и бегло говорила по-русски. Я уговорил ее поступить на русскую филологию. Отдельную главу и, вероятнее всего, как-нибудь в другой раз, я посвящу тем проблемам, которые приходится пережить молодому писателю, когда его жена учится в вузе, а в доме двое детей.
О женщинах я знаю много, потому что Барбара не была моей первой любовью, случались у меня флирты и во время нашего супружества. Мне кажется, что некоторые женщины похожи на инструмент с одной струной. Как только коснешься этой струны, она издает только один, всегда одинаковый звук и тон; даже сам выдающийся скрипач Кулька не сыграл бы на этой струне концерт Паганини. А бывают женщины с сотнями струн, как фортепьяно или клавесин. Человек, лишенный слуха и умения играть, потренькает одним пальцем какую-нибудь мелодию, но если появится виртуоз, то ты услышишь музыку всего мира. Слушаешь и плачешь. Слушаешь и смеешься. Слушаешь, и у тебя появляется чувство, что ты беседуешь с Богом. Из моей жены я писательским скальпелем выкроил несколько женских образов для своих книг и театральных пьес: святую Жанну д’Арк, прелестную идиотку, придворную даму, кокетку, Марию-Антуанетту, римскую матрону и уличную шлюху. И думаю, присмотрись я к ней поближе, то обнаружу еще кого-нибудь.