Рядом с ним сидел маленький краснолицый человечек, по профессии врач, а по призванию истый эпикуреец.
Следующее место занимала грациозная девушка лет шестнадцати. Ее густые светлые волосы, скорее соломенного, нежели золотистого цвета, были распущены по плечам и покрывали часть спины, а черные ресницы придавали ее фиалковым глазам тот оттенок, который не воспроизвел бы и сам Жан Грез – лучший из художников по части женских глаз. Все в ней было очаровательным – и строгое изящество платья, и девственная его белизна, и женственные манеры, но более всего скромность, с какой она отвечала на вопросы.
Я невольно подумал, что если когда-нибудь под небесами и жила шестнадцатилетняя леди-совершенство, то ею была именно та, что сидела сейчас за этим столом. Я чуть было не высказал эту мысль вслух, но, к счастью, был спасен от этой ужасной промашки слугой, который, поставив передо мной аппетитную лососину и приправу из омаров, вывел меня из этого мечтательного состояния.
Рядом с этой божественной молодой особой сидел монсеньор П., который в промежутке между сменой блюд запускал свои мягкие белые руки в роскошные волосы своей соседки, нежно их поглаживая.
Должен признаться, что мне это не понравилось, я начал испытывать уколы ревности, и утешало меня лишь то, что это ласковые руки принадлежали священнику римской католической Церкви.
На меня быстро накатывала игривая волна; я ел лососину, а запах соуса из омаров навевал мне совсем другие мысли, пока, к стыду своему, я вдруг не обнаружил, что покрывавшая мои колени скатерть как-то странно вздыбилась. Мне не оставалось ничего иного, как уронить салфетку и, поднимая ее, привести в порядок свою восставшую плоть так, чтобы присутствующие ничего не заметили.
Я забыл упомянуть еще об одной гостье – обаятельной дамочке, сидевшей между моим другом Дево и отцом Питером. Она была в более зрелых летах, чем блондинка: судя по ее наружности (насколько вообще можно было судить о ней в бледном пламени светильника, заливавшего помещение сладострастным мерцанием чистого фильтрованного газа), ей было лет двадцать семь. Она являла собой странный контраст Люси (именно так звали шестнадцатилетнюю особу) – высокая, с бледноватой (что обычно не характерно для брюнеток) кожей; зато ее красиво очерченная грудь была исполнена той спелости, которая – я бы не хотел показаться вульгарным – очаровывает, не вызывая раздражения. Короче говоря, Мадлен была из той породы женщин, к которым невозможно не испытывать влечения.