Я отчётливо понимал, что самое страшное для Наины и Татьяны, впрочем, как и для других сельских девчонок, было – забрюхатеть, залететь, забеременеть, в конечном счёте принести в подоле… Несмываемое на всю жизнь клеймо не только для себя, навеки зачумленной, отторгнутой, но и позорище для всей родни до пятого или седьмого – кто их там перечтёт?! – колена. Хоть вешайся, хоть с обрыва – в воду! Такие случаи бывали.
А вот так… да ещё в ночной рубашке – это было не зазорным, а ежели и грешком, то небольшим, извинительным, даже, пожалуй, больше любопытством или игрой.
И мы продолжали предаваться этим полуутехам. Потом для меня наши игры всё же кончались некоторым облегчением, удовлетворением (до чего смешное слово!). К тому же у меня перед девушками было одно неоспоримое преимущество: в свои пятнадцать лет я, военный мальчишка, уже не только знал, где у женщин находится таинственная майна, но и на какого живца ловят рыбу в этой незамерзающей проруби!
Несмотря не свой вполне классический «толстовский» отроческий возраст, в свои пятнадцать лет я не был совсем уж неопытным молочным телёнком…
Впервые слово «побаловаться» в его взрослом толковании я услышал от своей тётки Евдокии, младшей сестры моего отца. Было ей лет двадцать семь – двадцать восемь, мужа её, с которым прожила она перед войной всего-то года три, убили под Сталинградом, и она осталась вдовой, да ещё и с «довеском» – пятилетним Петькой на руках.
Тётя Дуся была не слишком-то красива: нос кнопкой, а лицо – ну, словно бы в сдобное тесто сыпанули горсть просяных зёрнышек. Конопатая… При встречах – знакомствах на праздничных сборищах или семейных торжествах она совала ладошку лопаткой и представлялась:
– Ровесница Октября. Вдова.
А после гуляний самую чуточку поддавший дед, большим пальцем то и дело поправляя усы, с тяжким вздохом говаривал бабке:
– Дуняха-то… Взамуж не больно навостришься, когда вокруг свободных девок навалом…
…Летом я, как всегда, спал на сеновале, на старом тулупе, пахнущем вкусно и по-домашнему уютно. Я бы даже сказал: сытно. Где-то далеко, вёрст за пять, огромными гулкими шарами раскатывался гром, и от его незлобивого ворчания на хранящем медовый запашок сене, да под надежной тесовой крышей снились спокойные цветные сны…
Сквозь полусонную дрёму я уловил тяжёлое поскрипывание ступеней приставной лестницы. Потом чья-то рука осторожно нащупала ною голую ногу под одеялом.