— Это просто ужасно, — улыбка слетела
с лица Лиссарины. Больше она не могла ее держать, скулы свело от
напряжения. — Значит потомков на самом деле не осталось и любой,
кто называет себя Дейдаритом, сразу же становится самозванцем?
— Да, и это карается. Элитария
позаботилась, чтобы Дейдаритов на земле не осталось. Говорят, что
они обладали разрушительной силой, и были побеждены немалым трудом,
но никто не знает, что случилось на самом деле. А если появляется
некий потомок, это зарождает в людях желание взбунтоваться. Народ
недоволен своим положением, но им нужен символ, или лидер, если
угодно. Элитария старается не дать этим символам расцветать и рубит
сорняки на корню. Иначе они могут подорвать их авторитет.
Их окликнул какой-то молодой офицер с
густыми бакенбардами, обнялся с Дэниаром и перекинулся с ним парой
слов. Это прервало беседу. Осмотрел Лиссарину с головы до ног, чем
ужасно ей не понравился, и откланялся. Распираемой нездоровым
любопытством Рин ужасно хотелось продолжить расспросы, но что-то в
лице лорда подсказывало ей, что эта тема ему неприятна.
Дэниар остановил ее у небольшого
магазинчика, украшенного живописью, чтобы сразу стало понятно,
что можно приобрести внутри. Лиссарина зашла туда на
несколько минут и вернулась с целой корзинкой кистей и красок
всевозможных размеров и цветов.
— Вы рисуете большую картину? —
поинтересовался Дэниар, забирая у нее из рук тяжелую ношу.
— Да, в Армаше. Но там я не куплю
таких качественных красок, поэтому решила закупить их сейчас. Но
подождите, я хотела спросить еще кое-что.
— Что? — он снова предложил ей свою
руку.
— Мне кажется, Люциен не очень
переживает о смерти друга. Или мне только кажется?
— Боюсь, вам не понять. — Дэниар
нахмурился. — Вы только не обижайтесь. Я не имею в виду, что вы
бесчувственная или что-то подобное, просто… Вы не видели Лулу
таким, каким он был раньше, и вам не с чем сравнить его состояние.
Вы, наверное, думаете, что он всегда такой грубый, отрешенный.
Грубый, да, возможно, всегда. Но раньше он часто смеялся и шутил, а
сейчас все его силы уходят на то, чтобы не погрузиться в отчаяние и
не подавать виду, что ему больно. Это как нарыв, который необходимо
вскрыть, чтобы боль ушла, но Лулу никому не позволяет до него
дотронуться.
— Разве нет человека, которому он мог
бы открыться? — Лиссарине стало от души жаль Люциена, хоть эта
жалость ему и не была нужна.