Обняв, тетя Мила окинула меня более пристальным – и, как показалось, критическим – взглядом и сказала с ноткой недовольства:
– А говорила, что заодно и отдохнешь там.
– Где – там?
– Как где? А где ты была? В Питере? А вид такой, словно тебя переслали по этапу из Магадана.
– То есть как это – переслали? – Мой мозг упорно не желал воспринимать прихотливые выверты тетушкиной критической мысли.
– Как переслали? Контейнером, наверно. Потому как для бандероли ты явно великовата, Женечка.
– Вы намекаете на то, что я растолстела, тетушка? – спросила я.
– Если бы! Наоборот – похудела! Чем ты там, в Питере, занималась? Вид у тебя совершенно заморенный.
– Я всегда знала, что вы мастерски делаете комплименты, тетя Мила.
– Самолетом надо было лететь, – сказала она, не обращая внимания на мою последнюю реплику. – А то в поезде… трястись полторы сутки… полтора сутка…
– Понятно, – прервала я метания тети Милы. – Почти тридцать шесть часов. Что касается самолета, вы же знаете: авиарейсы – не для меня. На самолете – только по необходимости или по принуждению.
– Глупость какая… – фыркнула тетушка. – Все люди могут летать самолетами, а ты не можешь…
– Ничего не все. Есть такой голландский футболист Деннис Бергкамп, так он вообще летать не может. Его так и называют: Нелетучий Голландец.
– Почему не может?
– Не знаю… вроде как панический страх, ухудшение самочувствия… в общем, плохо ему.
– Что, и у тебя то же самое? – встревоженно произнесла тетушка.
– Да нет… – махнула рукой я. – Просто не люблю я, когда мне уши закладывает, как будто туда машинное масло заливают…
* * *
…Причины моей бледности и помятости были самого что ни на есть объективного свойства. Нет, вовсе не оттого, что на меня обрушилась масса огорчений – это если подбирать обтекаемые и мягкие формулировочки. Она была связана с необходимостью плотного общения с питерскими бандитами. И не по той причине, что все время моего пребывания в Северной Пальмире шел мелкий противный дождь, залепляющий окна, а знаменитые белые ночи были скорее грязно-серыми, в желтеющих разводах низких туч. И знаменитая Адмиралтейская игла тупо пронизывала переваренный скользкий кисель неба.
…Нет, вовсе не поэтому. Дело заключалось в том, что, решив отдохнуть от навязших в зубах бытовых хлопот и подняться над туманом, залепившим проспекты, площади и улицы великого города, – подняться в буквальном смысле! – я вскарабкалась на Исаакий.