– Это не имеет значения, – покачала головой Надя. – Честно говоря, я таких красивых людей вообще еще не встречала.
– Можно подумать, что ты очень много повидала за свою многотрудную пятнадцатилетнюю жизнь, – усмехнулась Дробышева.
– Много не много, а телевизор регулярно смотрю, журнальчики модные разглядываю и в Интернет, бывает, выхожу! Вот честное слово, по Сеймуру Исмаилову Голливуд плачет! Слышь, Людмилка, – Надя обернулась к Павловой, – как он тебе?
– Кто? – переспросила Люда, хотя прекрасно поняла, о ком идет речь.
– Кто-кто!! Ясное дело – Исмаилов! Как он? Чего говорит?
– Ничего не говорит. Молчит.
– А ты?
– Что я?
– Сама с ним поговори!
– Я?… А о чем с ним разговаривать?
– Ну… Придумай что-нибудь! Попроси химию списать.
– С ума сошла! Мы же уже по учебнику десятого занимаемся! – возмутилась Люда и почему-то покраснела.
– Да это я так… К примеру… – с досадой махнула рукой Надя. – После химии русский будет, так ты можешь, например, спросить, как он знаки в упражнении расставил. Русский нам одинаково преподают: программа одна и та же.
– Может, им другое упражнение задавали… – засомневалась Люда.
– Вот и завяжи разговор: мол, то… да се… да ой-ей-ей… А я, мол, и не догадалась, что упражнения могут быть разными! Главное, не теряйся! Ты у нас девушка-краса, длинная коса! Мусульмане – они на таких ведутся!
– С чего ты взяла, что он мусульманин? – подскочила к Наде Дробышева. – Ты это точно знаешь?
– Ну тебя, Аринка! – рассмеялась Власова. – Это я так… Откуда мне знать, какого он вероисповедания! Может, он вообще воинствующий атеист!
После уроков к Люде домой опять заявился Пономаренко.
– Ну как Сеймур? – спросил он прямо с порога.
– Нормально, – ответила Люда.
– С кем посадили?
– Представь, со мной.
– Да ну! А почему?
– Ты же знаешь, что я с пятого класса одна сижу за партой. Других свободных мест нет.
Пономаренко Людино сообщение явно не понравилось.
– Могли бы и рокировку какую-нибудь провести! – недовольным голосом заметил он. – Посадили бы к Кондратюку, чтобы тот его сразу под свой жесткий контроль взял.
– Чего его брать? Сидит себе тихо – никого не трогает.
– И что, скажешь, не выступает?
– Говорю же, сидит тихо. Молчит.
Вова с трудом запихнул свое большое тело в кресло, сложил руки на пухлом животе и заключил:
– Это он пока молчит. Пока не привык.