Я-то знала, что все было совсем не смешно, а ужасно. Что Христа никакой не ребенок, а только прикидывается, чтобы влезть маме в душу.
Но мама, не подозревая ничего дурного, видела перед собой стройное, полное жизни, цветущее тело моей подруги и – уж это я знала точно! – с сожалением думала, почему я не такая, как она.
Мама ушла, и, едва дверь за ней закрылась, смех Христы как обрезало.
– Скажи мне спасибо, – сказала она. – Я тебя избавила от комплекса.
Я подумала, что для всех было бы лучше, если бы я поверила в такую версию этого болезненного эпизода. Но понимала, что это мне вряд ли удастся: когда мы с Христой стояли голышом перед зеркалом, я слишком хорошо почувствовала ее злорадство – она наслаждалась моим унижением, своей властью, а особенно тем, как я мучилась стыдом; как настоящий вивисектор, она упивалась моим страданием.
– А мать у тебя ничего, красивая, – одобрительно сказала Христа, подбирая с пола свою одежду.
– Ну да, – согласилась я, удивленная ее доброжелательным тоном.
– Сколько ей лет?
– Сорок пять.
– Ей столько не дашь.
– Да, она отлично выглядит, – с гордостью подтвердила я.
– Как ее зовут?
– Мишель.
– А отца?
– Франсуа.
– А он какой из себя?
– Сама увидишь. Он вернется вечером. А у тебя какие родители?
– Совсем не такие, как у тебя.
– Что они делают?
– Слишком ты любопытная!
– Но… ты-то про моих спрашивала!
– Нет. Ты сама похвасталась, что твои родители учителя.
Что было сказать на такую бесстыдную ложь? Кроме того, ей, видно, почудилось, что я страшно горда профессией моих родителей. Какая дикость!
– Тебе надо одеваться по-другому. Чтоб было видно фигуру.
– Тебя не поймешь. То ты восхищаешься, что у меня есть грудь, то возмущаешься, что она маленькая, а теперь советуешь ее демонстрировать. Иди разбери!
– Какие мы обидчивые!
Христа ухмыльнулась.
Обычно каждый у нас дома ест где хочет: кто за кухонным столиком, кто перед телевизором, кто с подносом в кровати.
Но в тот вечер, в честь гостьи, мама приготовила особенный ужин, и все собрались в столовой. Когда она позвала к столу, я с облегчением вздохнула: конец этой пытке, разговору наедине с моей мучительницей.
– Добрый вечер, мадемуазель, – поздоровался папа.
– Зовите меня просто Христой, – непринужденно, с сияющей улыбкой ответила она.
А потом подошла к отцу и, к великому его – и моему – изумлению, поцеловала его в обе щеки. По папиному лицу было видно, что он удивлен и покорен.