Всё, как Тарабрин обещал, черт бы его побрал.
Вот в кои веки только-только вновь на женщину потянуло - и тут
такой облом.
Не помогало ничего. Ни взятые из двадцать первого века
болеутоляющие пилюли; ни отвар шалфея, который для меня варила
Василиса; ни шептания и заговоры бабки-массажистки. Всё напрасно.
Дикая боль как вонзилась в мою челюсть, так и не отступала.
И так уже три дня прошло в неутихающих страданиях, когда
вернулся Тарабрин.
- Я предупреждал тебя, Митрий, что так будет. Терпи. Ничего не
поможет. Только время.
И ушел.
А я терпел, сиднем сидя в купе.
А что делать?
Честно сознаюсь, если бы мне только пообещали прекращение этой
дикой боли, то я, не задумываясь ни секунды, выдал бы все секреты,
которые только знал. И свои, и чужие. Только никому эти секреты не
были нужны. И боль не прекращалась.
От инъекции морфия по предложению приглашенного Василисой
велеречивого доктора из ближайшей станицы, я отказался сам. Не
хватало мне еще на иглу сесть. Тем более что ««баян»» у эскулапа
был древнее мамонтов – стеклянный многоразовый. А про одноразовые
пластиковые шприцы он даже не слыхал.
На четвертый день в страданиях появились проблески облегчения,
но зубы стали выпадать один за другим. Сами. Первыми те, что с
коронками из металлов. За ними остальные. Последними выпала парочка
новомодных дорогущих имплантатов.
Счастливыми глазами смотрел я в зеркало на свой абсолютно
беззубый рот и смеялся от радости, что ничего больше не болит. Да
что там радости – счастья!
Кухарке объяснил, как делать протёртые овощные супчики на мясном
бульоне по советским больничным рецептам. И с удовольствием их
поглощал. А то целых четыре дня на воде даже без хлеба просидел,
подвывая и поскуливая от боли.
Василиса всё это время возилась со мной как родная мать, хотя в
первый момент жутко на меня обиделась. Потом вроде как поняла, что
ничего личного... Просто болезнь внезапная приключилась. Не ко
времени. Но когда это болячки прицепляются ко времени? Даже к
школьникам они норовят являться в каникулы.
Возилась со мной Василиса, сочувствовала и жалела по-бабьи.
Самоотверженно ухаживала как сестра милосердия за раненым
бойцом.
Один раз только тихо ужаснулась, когда увидела на столике чайное
блюдечко, полное моих зубов. Бывших моих.
Тут же попыталась меня успокоить. Вздохнула и произнесла
несколько обречённым тоном.