− Приехал гонец из столицы, − сказал вор, отвечая на его немой вопрос. − Велено доставить тебя в Эльфантину.
− Зачем? − выдавил из себя Джеймс.
− Мне не докладывали.
Его подняли с колен и поволокли к зарешеченной повозке, в которой перевозили преступников. Джеймса и Элая затолкали внутрь, выставив словно зверей в клетке на всеобщее обозрение. Пока их везли по деревне, в повозку летели камни и снежки. Но снаряды отскакивали от решетки, и Джеймсу пришло в голову, что она не толпу защищает от них, а их от толпы.
Вскоре повозка, запряженная тремя лошадьми, в сопровождении трех стражей из столицы и того самого гонца, что спас Джеймсу жизнь, покинула деревню. Колеса стучали о ледяной нарост вдоль дороги, повозка раскачивалась как люлька младенца. Джеймс впервые выехал за границы родной деревни. Не считая леса, он никуда не отлучался. Любопытство взяло верх над страхом, и он, вытянув шею, рассматривал окрестности. Но куда не глянь, повсюду была снежная пустыня. Унылый пейзаж: черное небо над головой, белый снег под ногами. На горизонте два цвета смешивались, как краски на палитре художника.
Повозка продувалась со всех сторон. Северный ветер был беспощаден к заключенным. Но если Джеймс неплохо чувствовал себя в рубахе и кожаных брюках из-за родства со снежными, то Элай, одетый примерно также (на нем еще была кожаная куртка), промерз до костей. Чтобы спутник поменьше думал о холоде и, заснув, совсем не окоченел, Джеймс отвлекал его разговором.
− Откуда ты родом? − спросил он первое, что пришло на ум.
− Отовсюду понемногу, − голос Элая дрожал от холода. − Отца у меня нет, а мать постоянно переезжала с места на место в поисках лучшей жизни.
Джеймс не уточнил, нашла ли его мать призрачную лучшую жизнь. Судя по сыну, ей это не удалось, и он продолжил ее поиски.
Элай молчал, обхватив себя руками за плечи в попытке сберечь ускользающее тепло, и Джеймс снова заговорил:
− Ты не пробовал что-то изменить?
− О чем ты?
− Грабеж и убийства не самые почетные занятия. Ты мог бы наняться в солдаты.
− И проливать кровь ради чужого блага? Нет уж, увольте, − криво усмехнулся Элай. − Я живу ради одного-единственного человека. Этот человек я сам. Остальные меня не заботят.
− А как же твоя мать?
− Она давно умерла. Но даже будь она жива, она бы волновала меня не больше, чем конский навоз из-под лошадей, что тащат эту повозку.