Сергей покачал головой и, сжав руками виски, уставился в пол, силясь продрать сквозь заболоченные блаженной мутью извилины своего мозга хоть одну мало-мальски пригодную к обнародованию мысль.
– Это… чего же я не знаю?
– Одним словом, вы не согласны? – быстро спросил Фирсов. – Я все правильно понял?
– Совершенно… правильно. И телок ваших… тоже можете забрать, – выговорил Сережа Воронцов. – Нечего меня на кусок манды удить… я не карась какой-нибудь.
– Вот как? Ну, тогда мы поднимем вам гонорар и расстанемся до завтрашнего вечера. Вот моя визитная карточка. Там записан телефон гостиницы, где я остановился, – сказал Романов. – Вот, возьмите.
Сережа машинально взял этот кусочек картона, но потом хотел выкинуть в угол. Его остановил властным жестом Фирсов. Он поднял руку и поспешно проговорил:
– Совершенно напрасно это делаете. Вы просто еще не знаете, что сами придете к нам с предложением поработать. И мы охотно согласимся.
– Вы что… мне угрожаете? – выговорил Сергей, вставая и тут же едва не падая обратно: за время этого разговора его ноги совершенно потеряли остатки совести и теперь наотрез отказывались носить своего перебравшего с алкоголем хозяина.
– Н-не советую этого делать…
Разумеется, он никогда не позволил бы себе этой дешевой «бычки», будь он трезв. Но, как уже неоднократно подчеркивалось, в эту ночь Сережа Воронцов сподобился остаться таковым. А, как покажет не столь уж отдаленное будущее, это было одним из самых крупных промахов в последний период его жизни.
– Я тоже себе не посоветую вступать с вами в прямой конфликт, – сказал Фирсов доброжелательно и спокойно. – Вы можете идти к вашему другу, Сергей Григорьевич. Вероятно, он уже присвоил себе обеих дам.
– Да пошел ты со своими шалашовками! – зарычал Сергей, краем сознания чувствуя, что просто смешон на фоне ледяного и подчеркнуто доброжелательного спокойствия Фирсова и сухой деловитости «очковой змеи» Романова. – Ты, блин…
На этом он счел, что монолог можно заканчивать, и буквально вывалился из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь.
– Алик! – рявкнул он. – Валим отсюда на фиг… Али… ну, Мыскин, едри твою мать!!
* * *
Фирсов оказался оказался совершенно прав: в комнате, где остались Мыскин и две дамы не самого тяжеловесного поведения, царил совершеннейший разврат.