Да, кстати, вскоре после нашего знакомства с орлицей прилетел ее
супруг. Они посидели на карнизе около пещеры, посмотрели, чем я
занимаюсь, и куда-то улетели. Я предпочел не рисковать и не
соваться к гнезду. Тем более, что через какое-то время птицы
вернулись с добычей, и сверху раздался радостный писк птенцов.
- Могли бы и меня угостить, - крикнул я соседям.
Словно поняв, о чем речь, орлица спустилась ко мне и,
уставившись на сумку, что-то проклекотала. Я, не долго думая,
протянул ей кусок пирога. Осторожно склюнув хлеб с руки, птица
вспорхнула в гнездо.
- Ну, не очень-то я и хотел у вас чего-то просить, - проворчал
я, возвращаясь к работе.
Однако к закату я понял, что начинаю потихоньку сходить с ума от
однообразия работы, и завалился спать.
А утро началось с того, что я проснулся от сосущего ощущения
тревоги.
Если раньше связь с Тусей не доставляла мне никаких неприятных
ощущений, то теперь она превратилась в раскаленную спицу, воткнутую
мне в грудь. Так бывает только тогда, когда тому, кого
отслеживаешь, грозит опасность.
Плюнув на скрытность, я быстро собрался и взмыл в небо. Ну и
что, что машущий рукавами тулуп не слишком похож на орла? Не так уж
много в этих горах разумных и не так уж часто они рассматривают
небо, чтобы озаботиться тем, что какой-то птичий силуэт, скользящий
в зените, покажется непривычным.
Ведьмы тут, как и во всех мирах, наверняка летают на метлах или
на каких-нибудь еще предметах интерьера. А до самолетов и других
воздушных судов еще, кажется, не додумались. Поэтому я больше
боялся не того, что меня увидят, а того, что я не успею. Я мчался к
Тусе с максимальной скоростью, которую мог выжать из
модернизированной метлы.
По мере приближения к довольно большой луговине на склоне холма
нарастало ощущение, что ведьме грозит опасность. Точнее, она,
опасность эта, уже не просто грозила, она нависала, словно камень
на краю обрыва, она была рядом и пахла свежей кровью.
Я зарычал.
Свежая, вкусная кровь, текущая из смертельной раны, парящее
мясо, которому не скоро еще суждено остыть...
Этот запах бил в ноздри, застилая глаза багровой пеленой. Он
сводил с ума, заставляя сердце колотиться так, что я едва
сдерживался, чтобы не рухнуть в истинный облик.
И все же я заставил себя на миг зависнуть над луговиной.
Надо же было так подключиться к этой дуре-ведьме, чтобы начать
воспринимать мир ее чувствами! Она сейчас перемазана и своей, и
чужой кровью, и ей больно, и ей радостно, как каждому, кто думает,
что умирает с оружием в руках.