Выходец из мещанского сословия, не имеющий за душой ничего,
кроме жалованья, Николай Степанович Батюшин поднимался по карьерной
лестнице исключительно благодаря своим способностям, упорству и
инициативе. Успев повоевать в русско-японскую, с 1906 года с
головой ушел в спецслужбы, возглавив разведку самого неспокойного
на западе империи Варшавского военного округа. В Первую Мировую на
Северо-западном и Северном фронте “пел дуэтом” с генералом
Бонч-Бруевичем, родным братом известного большевика, а с июня
1916-го возглавил специальную комиссию по борьбе со шпионажем в
тылу. Вот там и проявилась в полной мере классовая ненависть
генерала к капиталистам-мироедам. Читая его постановления об аресте
банкиров и промышленников, невозможно избавиться от ощущения, что в
канцелярии контрразведки незримо витал дух товарища Дзержинского.
“Бессовестная эксплуатация”, “хищническая алчность”, “нетрудовые
доходы” - это цитаты не из приговора ЧК, а из постановления
Батюшина о заключении под стражу видного сахарозаводчика графа
Бобринского.
Генерал честно и открыто считал Распутина исчадием ада,
отвратительным фурункулом, выросшим на нежной коже самодержавной
власти, первопричиной бед и неудач, свалившихся на империю в Первой
мировой войне. Не веря в связи простого мужика с немецкой разведкой
и уж тем более в способность выдать какие-то секреты, Николай
Степанович, тем не менее, рьяно занимался разработкой “святого
старца” с твердым намерением его повесить или упечь туда, где Макар
телят не пас.
Охоту на царского любимца инициировал начальник штаба Верховного
главнокомандующего М.В.Алексеев, добившийся разрешения у Николая II
на создание специальной оперативно-следственной комиссии в рамках
Северного фронта. Но Алексеев никогда не был самостоятельной
фигурой. За его спиной маячила тень великого князя Николая
Николаевича, по возможности контролирующего действия своих бывших
подчинённых, а ныне единомышленников и соратников по борьбе с
«тёмными силами». В личности его высочества находили опору силы,
противостоящие Николаю II. О чём-то таком генерал Батюшин
догадывался. Но собственная позиция убежденного монархиста, для
которого присяга императору была не просто набором слов, заставляла
загонять размышления о дворцовых интригах и заговорах на задворки
сознания. Для личной устойчивости и обоснованности своей
деятельности генералу требовалось осознавать незыблемость трона и
единомыслие людей, его окружающих.