Что на самом деле все по-прежнему, и мертвый человек с лицом, залитым кровью – всего лишь прихоть разыгравшегося воображения.
Я же видел его два часа назад, подумал Евгений. И он был – живой.
«I’ve got to see you… again» – хрипловатым голосом пропела у него за спиной Нора Джонс. Смолк фортепьянный аккорд, на несколько секунд в квартире воцарилась абсолютная тишина, а потом в этой тишине снова заиграло фортепьяно.
Уже сейчас он точно знал, что больше никогда в жизни не сможет слышать звуки фортепьяно.
И уж тем более не сможет слышать «I’ve got to see you again». Эта песня, которая когда-то принадлежала только им двоим, теперь обрела совершенно другого владельца. Мертвеца, по-хозяйски развалившегося в кресле за столиком, сервированным стеклянными фужерами и серебром.
– Я его не убивал, – наконец прошептал он в ответ, чтобы что-то сказать.
В темноте коридора ее лицо казалось белым пятном, фигура – маленькой и съежившейся, как у крохотного испуганного зверька, которого преследует хищник. Он сделал шаг навстречу и протянул к ней руки, но она вдруг отпрянула, попятилась от него назад, сделала наугад несколько торопливых шагов и вжалась в стену, глухо ударившись затылком.
Ошеломлено уставившись на нее, Евгений стоял, словно парализованный, не в силах сделать и шага, понимая, что сейчас, в эту секунду, с ними происходит что-то такое, чего не должно было произойти никогда. И наверное, они оба уже не в силах этому помешать. Теперь у них больше нет ни прошлого, ни будущего, а есть только вечное настоящее.
И это настоящее – мертвец с пробитой головой.
Губы невольно растянулись в кривой усмешке.
– Ты что, мне не веришь? – спросил он все так же тихо.
Они оба разговаривали шепотом, как будто боялись потревожить одиноко скучающего за стенкой покойника.
В этот момент он совершенно некстати вдруг вспомнил себя ребенком. Худым и нескладным четырехлеткой-очкариком, мальчишкой с острыми локтями и такими же острыми коленками, с шапкой черных кудрявых волос на голове, похожим на маленького негритенка, если бы не передавшаяся по отцовской линии бледность кожных покровов. Отец по субботам работал, и маленький негритенок-очкарик оставался в этот выходной день вдвоем с матерью.
В доме в такие дни всегда пахло одинаково. Пахло борщом, кипящим на плите, и томящимся в духовке пирогом с капустой и рыбой. Стиральным порошком с приятной лавандовой отдушкой, и полиролью, которой мать натирала до блеска полы и мебель.