Я осведомился:
– Это шутка?
– Если бы. Никто не знает ни имени его, ни фамилии, только кличку, которую дали ему еще интели в Унивеситете. Мы рассчитывали, что ты поможешь с этим делом разобраться, но…
– И какая кличка?
– Странник.
– Ага, – сказал я, – понимаю. Теперь понимаю…
Проспект закончился, плавно трансформировавшись в площадь, и вместе с проспектом подошла к концу наша прогулка. Наконец я хоть что-то понимал. Воспоминания вспухали в моей голове и лопались, как мыльные пузыри, покрывая Будущее скользкой пленкой, потому что все меньше оставалось надежд, что чужие тайны меня не коснутся.
Площадь перед отелем была такая же просторная, как и прежде, но теперь она вовсе не напоминала аэродром. Та ее половина, которая примыкала к отелю и где раньше была гигантская автостоянка, превратилась в «партЕрный парк», то есть в систему газонов, изрезанных пешеходными дорожками. В центре пешеходной зоны размещался бассейн, в котором купались. На бортиках бассейна сидели в обнимку влюбленные парочки и болтали в воде ногами, а над всем этим возвышалась пятнадцатиэтажная громада «Олимпика» – красное с голубым. Ленточная галерея спиралью закрутилась вокруг здания, позволяя всем желающим подняться с земли до самой крыши, не заходя внутрь. Над входом сверкала надпись: «С ДОБРЫМ УТРОМ!»
И еще на площади был памятник…
Памятник стоял на привычном месте – по другую сторону парка, как бы в противовес зданию гостиницы, – но изображал он, разумеется не Владимира Юрковского, планетолога. Мраморного Юрковского меценаты взорвали еще при мне, пользуясь неразберихой и безвластием – взорвали торжественно, средь бела дня, под выстрелы шампанского, оставив потомкам лишь изуродованный постамент. Чуть позже меценатами занялись студенты исторического факультета, вычислили и выловили их идеологов, а боевиков перестреляли. Нынешняя скульптура, в отличие от прежней, была цветной, телесного цвета, и являла собой парафраз на тему знаменитого «Давида» Микеланджело. Мускулистый здоровяк стоял в характерной позе, повесив на плечо клетчатую рубашку – вместо пращи. Совершенно голый. Обнаженный, как принято выражаться.
– Вот это мне и хотелось показать, – сказал сбоку Бэла. – А ты думал, чего ради я провожал тебя, как любимую девушку?
Я пошел, стараясь не сорваться на бег, прямо через площадь и возле монумента остановился. Меня больше не качало, потому что настоящее искусство с людьми чудеса делает. На восстановленном постаменте стоял, демонстрируя миру величие собственного торса, не кто-нибудь, а я, Иван Жилин. Каменный атлет имел поразительное со мною сходство, не только портретное, но и анатомическое, вплоть до некоторых интимных мелочей. Вплоть до особых примет вроде шрамов и родинок. Подпись на постаменте гласила: «ИДЕАЛ. Автор – В.Бриг. Год Змееносца». Бывают в жизни моменты, когда смеяться над шутками не хочется, и это был именно такой момент, именно такая шутка.