Сразу под облаками они занырнули в морозный вихрь, показавшийся Бутадеусу чем-то живым и разумным – мириады снежинок, до того хаотично и бесцельно кружившиеся в воздухе, вдруг устремлялись в общем порыве потоком вверх или вниз, пытаясь сбить всадников с выбранного пути. Город приближался, разрастался, все такой же холодный и негостеприимный, словно предчувствовал – чужаки, планирующие вниз из поднебесья, прибыли отнюдь не с добрыми намерениями. Хотя Петербург изрядно расширился с тех пор, как Бутадеус бывал здесь прежде, центральная его часть по-прежнему была хорошо узнаваема. Подсвеченные, идеально прямые проспекты и набережные стремились отовсюду к одной точке, косому четырехугольнику Дворцовой площади, сжатой с одной стороны огромным зданием, похожим сверху на силуэт летящей чайки, а с другой – знаменитым дворцом, напоминающим с высоты птичьего полета загадочную монограмму. Бутадеус вдруг почувствовал необъяснимую робость, заглянув в лицо этого странного, непонятного города, что появился здесь наперекор самой природе по воле царя-сумасбродца и до сих пор служит едва ли не главным оправданием его жестокого и беспокойного царствования. Затем, разозлившись на самого себя за эту слабость, он сверх меры всадил в коня шпоры и направил его туда, где сияло больше всего неподвижных и движущихся огней, в самую сердцевину Невского проспекта.
Всадники приземлились в пустынном, едва освещенном внутреннем дворике какого-то старинного особняка. В момент соприкосновения с землей к ним тут же вернулся земной облик. Плащи, шпаги, лошади, – все разом исчезло. Под медленно осыпающимися из черной темноты над головой снежинками стояли трое вполне обычных людей. Одетый в толстое зимнее пальто и шляпу худой, высокий старик с вытянутой бородкой. Женщина с холодным, под стать питерской ночи лицом необыкновенной красоты, выглядывающим из длинной, почти до пят, шубы с капюшоном. И, наконец, кутающийся в белоснежную дубленку мальчик лет двенадцати, чьи глаза, правда, глядели так печально и серьезно, словно их обладатель давным-давно уже познал все тайны земной жизни.
– Лилит, – недовольным, почти капризным тоном произнес Бутадеус, поправляя шляпу и стуча ботинком, чтобы отряхнуть тут же налипший снег. – Что случилось с лошадьми? Стареешь? Твоих сил уже не хватает, чтобы перенести нас сюда из Праги? Могла бы тогда хотя бы посадить нас на самолет.