Вскоре после того, как мы оставили старикашкин астероид, Мела решила еще раз взглянуть на скульптуру и отправилась в трюм, бормоча по дороге себе под нос словечки типа «шедевр» и «потрясающе» – в общем, издавая все те звуки одобрения, какие положено издавать в подобных случаях. Не прошло и минуты, как она с криком примчалась обратно.
– Карб! Быстрей! Оно рассыпается!
Незамедлительно спустившись в трюм, я заглянул в иллюминатор, и внезапно у меня засосало под ложечкой. Пол в трюме был усыпан исходным материалом астероидного творца – голубыми веревочками, а часть фигур, составляющих композицию, определенно выглядела иначе. Все так же отвратительно, но иначе. Они уменьшились и как-то искривились.
Мела опять завопила:
– Карб, идиот ты недоделанный! – (Мела обычно зовет меня по фамилии. Ей так больше нравится, и я не возражаю.) – Кретин! Ты оставил там воздух!
Постепенно я припомнил, что в болтовне старикашки скульптора, к которой мне, похоже, все-таки стоило прислушаться, действительно проскальзывало упоминание о том, что хранить его творение следует почти в полном вакууме, можно с небольшими добавками неона и гелия, но кислород категорически исключается, иначе скульптура погибнет. Старому придурку следовало быть не таким надоедливым и следить за гигиеной! Кроме того, мы с Мелой отвечали за груз вдвоем, о чем я не преминул коротко ей напомнить.
– На тебя хоть в чем-нибудь можно положиться, дырявая ты башка?! – заорала Мела, которая уже успела приказать Поси изменить состав атмосферы в трюме. – Что мы теперь скажем ицефалийцам?
– Ничего, – ответил я. – Я ее восстановлю.
– Ты?– в голосе моей спутницы прозвучали недоверие и насмешка, но я отнес их за счет охватившего ее волнения. Несколько веских аргументов – и, махнув на меня рукой, разъяренная Мела молча удалилась в свою каюту.
И я, обуреваемый неведомым доселе вдохновением, восстановил скульптуру.
Я облачился в скафандр и вошел в трюм, где, осмотрев скульптуру, нашел, что основная ее часть вновь обрела прежние формы, однако валяющиеся на полу волокна и фрагменты бесполезны, поскольку непонятно, какому мученику что принадлежит. Впрочем, это было уже неважно. Я вышел из трюма и вооружился тюбиком универсального клея и парой собственных носков приятного оттенка «голубой электрик». Это были мои любимые носки – но искусство требует жертв! Вернувшись в трюм, я распустил носки на нитки и, безвозвратно загубив в процессе творчества пару перчаток, залатал прорехи в тех частях скульптуры, которые более прочих бросались в глаза.