А Хозяин не замечал его волнения.
– Могу признаться, что мне стоило больших трудов усвоить законы вашей этики, – продолжил тот. – Первое время они казались мне чуждыми и даже отвратительными. Так же, как тебе наши. И это при том, что мы обладаем несравненно более мощным мировоззренческим иммунитетом, чем даже ты можешь себе представить.
В какой-то момент Луке показалось, что маска на лице Правителя исчезла. Вместо нее проступили вполне живые черты. Человек был уже не молод, но в глазах читалась живая мысль, неугасимый юношеский интерес к миру и, главное, неисчерпаемые запасы доброты. С таким человеком хорошо посидеть вечерком у камина и спокойно побеседовать о жизни, о планах, о будущем…
Внезапно это утвердившееся лицо окаменело, снова превратилось в маску, уже, кажется, каменную, и лишь слова были еще полны чувств, сейчас удивленных:
– А ведь это не ты. Да кто ты такой? И как тебе удалось поменять разум?
Лежа в темноте, Лука привычно пробормотал молитву святому Сергию, гонителю ночных бесов и дикарей-мутантов, чтобы тот не оставил его своими заботами, ибо кто теперь не знает, что кошмарные обитатели лесных чащ в ночное время могут завладевать умами обычных людей. Они не только насылают дьявольские страсти, но могут подчинять слабых, заставляя корчиться в судорогах, а то и нападать с оружием на своих братьев и сестер во Христе. Вера и постоянная готовность отразить внешнее вторжение были необходимостью, которую должен был осознать каждый, кто хотел живым или в полном сознании встретить новый день.
Он уже не думал о так напугавшем его сне. Сейчас, после пробуждения, кошмар не казался ему ужасным, в нем и не было ничего страшного. Остались отголоски пережитого в последний момент ужаса, когда казалось, что призрачный Хозяин его сна, узнавший в нем самозванца, немедленно превратит его в мутанта или отправит в мир теней, в котором обитают все иные его подданные. Сейчас его уже захватили привычные заботы, и мысли потекли по привычному руслу.
Привычка думать появилась у него совсем недавно. Он был уборщиком и слугой епископа, бессловесным механизмом, оставленным жить только потому, что так повелел его преосвященство, изъявивший желание понаблюдать за тем, кто был почти человеком и почти лесным – нечто среднее, полуживотное, – неопасное и даже в чем-то полезное.