Родина как пространство сносилась, истлела.
Но в планете как родине та же играет кровь,
за горизонтом особенно, там она юное тело,
груди – снежный рельеф, лоно – дали, облачко —
бровь.
Это непобедимо, вроде в сердце укола.
Вожделеньем к монгольской бесконечной езде
женщин верхом был ужален венет Марко Поло,
как потом Казанова. Это всегда везде.
Пахнет казашка замшей, материком, суховеем,
мужем, ее на службу подвёзшим, когда на нем
одеколон уже высох, пульпой бумажной, клеем
годового отчета и, конечно, конем.
Но для казашки пахнет, будь хоть джейранолика
она как царица Томирис и платиновой зашорь
маской глаза, не арык сам, а журчанье арыка
и кислородной подушки в антициклонах зорь.
Так я, по крайней мере, вижу ее и помню,
чужеземка, кентаврша, в свет выбившееся жлобье,
чья-то прихоть, всадившая в прихотливца обойму.
Хлам моя европейскость, жезл дикарство ее.
Ибо надоедает. Свое. Ну жив слишком долго.
А усильем любить – как удить: наживка снялась.
Жизнь заграниц – экзотическая наколка,
руки-ноги на месте, но непонятна связь.
Да и не ждет никто никого. То ли устали
ждать, постарели, и рады бы, просто нет сил:
прибыл, встречал, проездом, спешу – как на вокзале.
То ли и я с виду сам новосел, сам старожил.
Родина – к завучу вызов родичей, в строку лыко,
если она не солнца спутник, не шар земной.
Греет патриотизм – хоть имя и вправду дико —
сводкой погоды с широт, где жарко зимой.
16 нояб. 2013