— Бессердечный ты, Касти, я тут, вообще-то, нашего Малыша
уму-разуму поучал, — наигранно вздохнул Борк.
— Еще раз так обратишься, и я тебе язык отрежу, — Борк —
наученный змей, потому понял: сейчас Кастер не шутит. Кастер
выжидающе просверлил взглядом Лупу:
— ...
— Понял, понял. Больше не повториться, Босс.
— Так-то лучше, — кивнул Кастер, — Ты тут чего со зверем
делаешь?
— Пока подохнет жду.
— Это кто ему тут сдыхать разрешил, ты что ли?
— А какие у него варианты, Босс? Это же не феникс — из
своего дерьма не воскреснет. Нас, к тому же, сорок с лишним бравых
парней: полудохлую ящерку, глядишь, как-нибудь уложим.
— Тебе бы поменьше шляться где попала и получше бы слушать,
Борк. Где был пять минут назад, в какой жопе отсиживался?
— Тэк, Босс, засада же, — Лупа не первый год знает Грома,
потому понимает то, к чему тот клонит: кто-то посмел пренебречь
приказом, и, следовательно, должен как можно скорее понести кару. А
провинившихся разбойничий босс наказывал на славу — душераздирающий
крик всегда по долгу стоит в ушах. И если матерому Борку подобное с
легкостью прощалось, то зеленому новичку за такой просчет могут и
отрезать чего-нибудь...
— А сторожевой на что? Кто внизу стоял?
— Не донесли верно, Босс, — от волнения глаза Борка забегали
из стороны в сторону. В попытке оттянуть момент он по привычке
начал протягивать слова, постоянно то повышая, то понижая тон,
образуя тем самым из речи подобие песни, — парней много, люди они,
скажем честно, не самые ответственные. Да и уж больно вид
интересный был: такое и на столичной арене не покажут...
— Ты мне следы не путай. Кто на стреме был?! А ну, быстро
ответил! Без «тэков», без «ну». Имя!
— Малыш, Босс. Малыш, — Лупа будто стелу из тела вытащил:
проговорил быстро и на одном вдохе, с чувством спавшего груза.
Выдохнул и продолжил в привычной ему непринужденной манере, — но ты
не думай: ты же знаешь, он если бы чего слышал...
— Не накручивай мне башку, Лупа. Я знаю! Знаю! Я, Борк! Я!
Не ты! Я!
— Ты, ты, Босс. Зачем кричать-то сразу, — в глазах Борка
происходящее было не более чем театром, в котором актеры постоянно
должны были менять свои роли. Вот Борк был кровожадным бандитом,
потом мудрым наставником, после любящим родителем, а теперь
провинившимся ребенком. С этой игрой у Лупы неразрывно были связаны
последние пять лет жизни: порой она казалась ему намного важнее
самого факта выживания, потому отыгрывать образы он старался по
совести, полностью отдавая себя искусству.