– Илья Михайлович, – максимально тактично, с попыткой избежать словесной шелухи, начал допрос Турецкий, – чем вы сейчас зарабатываете себе на жизнь?
– А вот этим и зарабатываю. – Илья повернул кверху ладони с полусмытыми следами масляной краски и россыпью мелких, чернеющих сквозь задубелую кожу заноз. – Кому домик, кому квартирку до ума доведу… Красоту несу людям. Раньше люди думали, если в дому все, как у других, стало быть, порядок. А сейчас понимают, что дом – это когда не как у других, а как хозяину по нраву. Хозяину по нраву – и дом улыбается…
– Вы дизайнер?
– Не люблю я этих нерусских слов, – посуровел Илья. – Ну назовите хоть горшком, только в печь не сажайте.
– Вы работали с Николаем Скворцовым?
– Работал, а как же. Когда Николка звал, то и работал… Только вы, Александр Борисович, больно долго чего-то подбираетесь. Не о том ведь спросить хотите, а? А о том вы спросить хотите, кто Николку убил. Я сказать могу, только никто мне не верит. Беспечны русские люди, не хотят верить, что кругом – безжалостный враг…
Предчувствуя, что бред надвигается, Турецкий попытался перебить его новым вопросом – самым безобидным:
– Со Скворцовым и Белоусовым вы познакомились в юности?
– Да, втроем мы были тогда. Я, Николка и Ролка Белоусов… Вот он-то, если хотите знать, Николку и убил.
– Убил? У вас есть доказательства?
– Какие еще нужны доказательства, если он Николку ко всякой бесовщине склонял? – Слово «бесовщина» Илья Михайлович произнес смачно, маслено, упирая на «о». – Он его уговорил детей отправить с иностранцами учиться, туда, где одни антиглобалисты и наркота голимая. Ну и чего хорошего они там наберутся? В русском человеке с младых ногтей надо развивать русское национальное самосознание. Вы, Александр Борисович, и сами должны понимать.
«Очаровательная картинка, – скептически подумал Александр Борисович. – Человек по фамилии Турецкий и человек по фамилии Вайнштейн беседуют о русском национальном самосознании».
– Понимаю, Илья Михайлович. И все же уточните, к какой бесовщине склонял Белоусов убитого, – Турецкий подчеркнул слово «убитого», – Николая Скворцова.
Вместо ответа Илья Михайлович засунул руку в карман штанов, пошуровал там и вытащил изрядно помятый, жалостно шуршащий, точно при последнем издыхании, лист газеты. Не требовалось быть экспертом-цензором, чтобы определить: газета очень малотиражная и очень радикальная. Об этом говорил и ярко-красный цвет линючих заголовков, и слепой шрифт смещенных то вверх, то вниз строк, и непрофессионально нарисованные карикатуры, которые в сочетании с убогой версткой создавали впечатление полной самодеятельности.