– Слушайте, а не оставить ли нам эту тему на потом? – предложила я. – Все-таки у вас мать в реанимации...
– Мы сейчас туда непременно двинем, но ты... – Он смерил меня диким взглядом. – Прямо сейчас скажешь, что я – урод, чтобы больше уже к этому не возвращаться и не играть в идиотские гляделки.
Я вдруг рассмеялась и, почему-то тоже перейдя на «ты», весело спросила:
– Хочешь правду, значит?
– Твою правду...
– Да пожалуйста! Я и сама не пойму: уродлив ты или красив. Сумасшедшая помесь! Потому и глаз не оторвать!
Феликс куснул свою нижнюю губу, потом резким движением перебросил через сиденья ручищи, сграбастал меня за плечи и вытащил, как репку из грядки. Я странным образом зависла посреди салона, а мои глаза оказались прямо напротив его, яростно-карих. Он мог бы меня заглотить целиком, но поцеловал в губы. Честное слово, после этого мне страшно захотелось быть им проглоченной... нет... им испробованной... изведанной... исцелованной вусмерть... И мы уже оба знали, что так оно и будет.
Нет смысла описывать, как мы занимались делами его матери. Мы должны были сделать все быстро не только потому, что Надежда Валентиновна уже балансировала между жизнью и смертью, а еще потому, что нам не терпелось остаться вдвоем. После того, как в отделение реанимации были переданы все необходимые лекарства, Феликс побеседовал с главврачом и вышел ко мне, дожидающейся его в холле на желтом кожаном диванчике. Он сел рядом и в бессилии откинул голову на спинку.
– Что?! – испуганно спросила его я.
– Ничего хорошего, – ответил он в потолок. – Пятьдесят на пятьдесят.
– Но... она же еще не старая... Всего пятьдесят пять...
– Поэтому к ее пятидесяти пяти и дают еще пятьдесят... – невесело пошутил он. – На то, чтобы выкарабкаться...
– Что-то нужно сделать еще?
– Нет. Надо смирно ждать.
– Надеюсь, не здесь?
Феликс вернул голову в нормальное положение, с интересом посмотрел на меня и спросил:
– А ты где собираешься ждать?
– Ждать – это твоя задача. А я... – Я ткнула себя пальцем в грудь, – ...твоей матери никто, всего лишь соседка.
Своей огромной ручищей он повернул к себе мое лицо и сказал:
– Врешь... Ты теперь... моя женщина...
Если бы по коридору не сновали медицинские работники и родственники больных, мы слились бы в объятиях. Но даже презирающие всяческие условности Волчицы не готовы делать это прилюдно. Я вывернула подбородок из его жестких пальцев, поднялась с дивана и сказала: