– Мне чашку обыкновенного американского кофе. – Он всегда так говорил. И эта, Жирные Плечи, только кивнула. Когда он сделал этот плакат и стал приносить его с собой в кофейню, толстуха перестала с ним разговаривать, больше ему не улыбалась и смотрела настороженно. А он, собственно, именно этого и добивался. Она поставила полную чашку на прилавок. А он, точно отсчитав монетки, положил их перед нею, взял чашку, отнес ее на столик у окна и, прислонив плакат к подоконнику, наконец уселся. Его охватила усталость. Да и бедро опять разболелось, сустав точно зубами грызли; кофе оказался невкусным – недостаточно крепким и каким-то горьким. Норман посмотрел на свой плакат. Длинный волнистый волос, зацепившись за неровный край фанерки, чуть дрожал и ярко, как золотая проволочка, блестел в лучах солнца, бившего в окно. Норман протянул руку и снял волос, хотя онемевшие пальцы почти ничего не чувствовали – слишком долго, все утро, он таскал этот чертов плакат.
Они подошли к столу регистраторши, и та сердитая женщина, зайдя за него, глянула на Делавэр:
– Это вы – Шари?
– Нет, это я, – сказала Шари.
– Это ей назначено, – сказала Делавэр. Она даже плечи расправила и гордо подняла голову, надеясь заставить регистраторшу смотреть на нее, а не на мать. – А я только к врачу ее записывала. Она и раньше у доктора Рурке бывала.
Регистраторша недоуменно переводила глаза с одной на другую. Потом спросила:
– И которая же из вас беременна?
– Она, – сказала Делавэр, по-прежнему держа Шари за руку.
– Значит, это она – Шари Эск? А вы кто?
– Делавэр Эск.
Регистраторша, которую звали Кэтрин – имя было написано на табличке, прикрепленной к карману ее халата, – немного помолчала, словно обдумывая это сообщение, и повернулась к Шари.
– О’кей. Вам нужно еще кое-что подписать, – теперь она говорила с профессиональной уверенностью. – Во-первых, скажите: вы ничего сегодня с утра не ели?
Шари ответила мгновенно, подчиняясь ее властному тону:
– Ничего. – Она даже головой потрясла. – И я, конечно, подпишу все, что нужно.
Конец ознакомительного фрагмента.