- Понимаете, Давид Вартанович... Это как в доме повешенного не
принято говорить о веревке, так же и в храме современной науки не
любят вспоминать о Гёделе. Его теорема о неполноте ничуть не
сложнее для популяризации, чем теория относительности Эйнштейна, но
популярности не наступило. Может быть, потому, что люди все еще
хотят надеяться, что кто-то, наконец, скажет им всю настоящую
правду - сиречь истину? А нет ее больше. Светлая ей память, она
была так красива и так страшна, но поиск ее был так велик.
- Может, какая-нибудь ошибка? - с надеждой спросил мой спутник.
Мы остановились на широкой лестничной площадки у огромного, метров
пять в высоту, окна. Давид Вартанович тяжело переводил дух, пытаясь
справиться с одышкой.
- Да вряд ли. Уже почти пятьдесят лет минуло. Два поколения
математиков перепроверяло. Это ж не синхрофазотрон, тут только лист
бумаги да карандаш надо. Кстати, ситуация с этим кризисом очень на
физику похожа. Ну, помните, все эти настроения конца прошлого века,
что все уже открыто и известно, осталось по углам немного
разгрести? А из тех углов как повалили, то квантовая физика с ее
принципом неопределенности, то теория относительности Эйнштейна?
Вот и в математике так же было тогда. Уже все, финишная прямая,
почти полная ясность в основах. Вот-вот, и будет создана
самоочевидная аксиоматика, из которой на основе однозначной логики
будет расти весь куст человеческого познания. Рассел как раз
написал фундаментальный трактат «Principia Mathematica», чтобы,
значит, навести полный и окончательный порядок в математике. Так,
чуть-чуть небольшие неясности остались, кое-где подрихтовать - и
все. Первым из великих, кстати, Гильберт заподозрил недоброе. Ну,
право, это ж не зер гут, когда из парадоксов, обнаруженных в теории
множеств, без всякой логической ошибки можно вывести, что «1 = 2»!
Риманы еще всякие хулиганят, попрекают недоказанностью пятого
постулата Эвклида. Непорядок. И Гилберт в ответ составил целую
программу исследований для будущих поколений. Если бы ее выполнили,
то, в частности, доказали бы, что полнота мира принципиально
познаваема. А Гёдель взял и доказал обратное! И этим закрыл век
Просвещения. Все. Мы никогда не познаем весь мир.
-- Это... Это сильное утверждение, - он со значением поднял
толстый палец. - Как бы это вам, Андрей, сказать... Не надо его
говорить здесь громко, да.