Теперь все внимание на руки. Погладил друг о друга пальцы,
пытаясь разобраться в тончайших оттенках тактильных ощущений.
Большим пальцем по указательному... По среднему... По
безымянному... По мизинцу, от самой верхней фаланги, медленно вниз,
до самой подушечки... Слегка щекотно... Вдох - выдох...
Левой ладонью свободным хватом взялся за рукоятку, правой
положил стрелу на полку, хвостовик на тетиву. Снова закрыл глаза,
вдох-выдох...
Заплел пальцами тетиву и чуть-чуть натянул, только чтоб
почувствовать упругость лука. Вдо-о-ох, ощущаю, как входит воздух,
как становится легко внутри. Вы-ы-ыдох, выдуваю из груди все
эмоции, становится еще легче. Представляю, как выдохнутое облачко
беспокойства развеивается, сносится сквознячком, бесследно
растворяется в кристально-прозрачном после дождя воздухе, и на лице
появляется след умиротворенной улыбки.
Открываю глаза и расслаблено поднимаю лук в сторону чернеющего
напротив и чуть ниже меня провала форточки. Все мысли затихли,
эмоции выдохнуты... Подправил левый локоть, плавно-спокойно натянул
лук, задержал дыхание на полувдохе, проконтролировал растяжку по
кончику стрелы... Чуть отодвинул ладонью рукоятку, тетива прижалась
к подбородку... Прицел. Выпуск.
Лук начал заваливаться вперед на вытянутой руке, но успеваю
заметить, как стрела легкой тенью скользнула прямо по центру
форточки и задрожала, воткнувшись в спинку кресла.
Я широко, победно улыбнулся. Есть! С первой стрелы! Да я Робин
Гуд!!!
Вторник, 23 августа 1977 года, вечер
Москва, Павелецкий вокзал
В прокуренную каморку, на двери в которую висело «помощник
коменданта», я зашел уверенно - в сумке у меня лежала бутылку
нездешних форм. Великая редкость - кьянти Руффино этим маем
каким-то чудом добрался до прилавка гастронома «Стрела» и завис
там, не вызывая никакого интереса у постоянных покупателей. Увидев
его, я ошеломленно поморгал и метнулся за деньгами, а, вернувшись,
упросил одного из стоящих в очереди бухариков взять на меня сразу
три. Очередь весело погоготала, комментируя заявку от комсомола,
продавщица деликатно оглохла, и вот теперь я готов
коррумпировать.
Офицер затравлено взглянул на очередного просителя, и я его
прекрасно понимал: за те полтора часа, что пришлось простоять в
очереди в душном коридоре, кто только сюда не заходил: и
распаленный полковник-гипертоник, чей мощный рык был прекрасно
слышен сквозь закрытую дверь, и мамаши с орущими младенцами, и
табуны молодых лейтенантов. И всем было надо от него билетов.
Срочно! В конце августа! Из Москвы!