Нынче? Так день еще не кончился?
– Нельзя мне в терем. Князь больно сердит. Невзлюбил меня почему-то. Нет, не пойду.
– А тот парень белобрысый, которого ты притащил, на поправку пошел. Гремляш зовут. Ты ему навроде отца теперь. Зайди, проведай.
Чудно! Был один, словно дуб в чистом поле, теперь что ни день сынок находится! Полуночный купец Люндаллен, теперь вот Гремляш.
– Ты еще корчмаря Еську мне в сыновья сосватай. Нет, не пойду в терем. Больно сердит князь.
– Да уж. Зол Отвада. Отпираться не стану.
– А чего сердится?
– Полуночники обложили. Война будет. Сам знаешь.
– И тут я со своим языком. Кровопийцей обозвал. – Безрод нахмурился.
– Не сердись, просто тревожно мне.
– С чего бы?
– Чую перемены страшные. С князем что-то дурное делается. Не тот стал, как вернулся из чужедальних краев. Переменился, будто кем иным перекинулся. Зол стал сверх разумного. Никогда раньше к ворожбе не был склонен, а последнее время чует ровно волк – овцу.
– А дружинные что же? Не замечают?
– Так разве углядишь, если любишь? Дружинным разреши – по земле ступить не дадут, на щите носить станут.
– Ты-то заметил.
– Я старый. Мне Отвада будто сын. Люблю, люблю, а и в душу гляжу.
Стюжень ждал вопроса, но Безрод молчал, как воды в рот набрал. Ворожец не дождался и начал сам.
– Весь город князя любит, потому и не видит. И даже если увидят люди, многое простят. Ты другое дело. Тебе любовь глаза не застит, приглядись к Отваде. Сынок, приглядись, очень тебя прошу.
Безрод нахмурился пуще прежнего.
– Уйду. Через день-два уйду. Некогда мне на князе прыщи выискивать.
Стюжень тяжело поднялся с бочки, прошел к выходу, в дверях оглянулся. Занял собою весь проем, огромный, лохматый, седогривый.
– Ты один волком зыркаешь на князя, тебе одному умильная слеза взор не туманит. Приглядись. Знаю, свидитесь еще.
Сивый угрюмо проводил старика взглядом. Каждому своя дорога, ему в Торжище Великое, князю – тут оставаться. Все, хватит! Где-то ждет счастье, дождаться не может…
Безрод спустился во двор, присел у поленницы и сидел до первых звезд на чистом небе. Корчемные выпивохи уже разошлись, постояльцы разбрелись подушки давить. Девка с кухни прибежала, повечерять принесла.
– Молочко только-толькошнее. Сама доила.
Корова у Еськи однорогая, бодливая, смекалистая. От такой молочка попей, разумнее многих двуногих станешь.