— Спасибо, Виктор Михайлович. А что касается подготовки, то,
думаю, некое подобие боевой обстановки парням все же не помешает.
Есть одна задумка.
* * *
— Бабах!!!
Сашка от неожиданности даже присел. Нет, до этого момента тоже
было не тихо, чай, орудие вело огонь, рявкая и посылая по цели один
за другим снаряды. Но это… это было как-то по-другому. Страшно. Так
страшно, что он просто опешил, а когда его и его товарищей обдало
чем-то липким и противным — ощущения вообще зашкалили. Ничего не
понимая, он растерянно огляделся. Вот когда его проняло до самых
тайников души. Повсюду кровь — на палубе, на орудии, на ребятах и
на самом Сашке, а еще скользкая, источающая непередаваемый смрад
требуха, много требухи. Это что же, кого-то разорвало, что ли? Ой,
божечки. Ой, мамочка. Да как же так-то.
Как его начало выворачивать наизнанку, он и сам не заметил — в
этот момент не думал о том, как будет выглядеть перед товарищами,
он вообще ни о чем не думал. Ему просто было плохо. Очень плохо.
Во-о-от как плохо. Господи, да откуда столько-то. Да что же это,
ить эдак все нутро вывернется, да нет же уже ничегошеньки, — ан
нет, выворачивает и выворачивает, так что и моченьки стоять на
ногах никакой. А рядом опять:
— Бабах!
— Быхш-ш-ш!
Теперь обдает забортной водой, так как взорвалось под самым
бортом. Знатно так рвануло — всю прислугу носового орудия облило
студеной водицей соленого Охотского моря, но от этого как-то даже и
полегче стало: хоть немного сбило запах крови и внутренностей, а
заодно и немного привело в чувство. Что это там унтер орет?
— К орудию! Мать вашу перемать! Заряжай! Дистанция пятнадцать
кабельтовых! Вахрушев, кому сказано, к орудию!
Сашка, все еще стоящий на четырех конечностях, воюя со своим
желудком, почувствовал, как ботинок унтера весьма увесисто
приложился к его заду, заставив растянуться на палубе обильно
покрытой сгустками крови и блевотиной. Мало этой радости — так еще
и лицом въехал в требуху. Его вновь обдало противным запахом
внутренностей, и новый позыв рвоты рванулся к горлу, вот только
исторгнуть из себя он уже ничего не мог, только свое нутро. Но
долго пребывать в растерянности и жалости к самому себе ему не
дали: новый пинок и маты унтера все же привели в себя.
Орудие. Ну да, орудие. Он ведь наводчик — кто будет стрелять,
если он станет валяться? Нет, парни, конечно, вполне могут его
заменить, вот только не управятся лучше него, — потому он и
наводчик, что лучше всех управляется. Надо вставать. И быстро, не
то дядька Федор еще и не так всыплет.