– Ты такая грустная, – тихо сказал шарик. – Хочешь, я подниму
тебе настроение? Сунь меня под подол и расслабься.
Энрика даже отвечать не стала. Села на скрипнувший табурет,
поджала под себя ноги и смотрела, как сугробик в вазочке медленно
превращается в лужу.
– Весна, – прошептала Энрика. – Когда-нибудь будет весна. А я ее
не увижу. И поделом мне.
Шарик промолчал. Видимо, за какую-то черту он все же не решался
заходить. Как, впрочем, и его создатель. Но потом, когда мороженое
совсем растаяло, шарик будто бы завозился в кармане.
– А знаешь, – сказал он, – это хорошо, что ты не ела. Только вот
ты бы сходила в уборную, пока не поздно.
– Отстань, – безжизненно произнесла Энрика.
Ей в самом деле не хотелось жить. Как можно жить, когда все
вокруг тебя ненавидят? Когда единственное, на что ты можешь
положиться, это – исступленная игра на скрипке, на пределе сил и
возможностей, а стоит только опустить смычок, и ты никому не нужна.
А Вирту? Отец, мать, Рокко, Лиза, да и почти все горожане любили
Энрику, встречали ее улыбкой, помогали, когда надо было помочь. И
даже если бы она никогда не играла, ничего бы не изменилось.
– Понимаешь, – с придыханием говорил шарик, – когда человека
казнят, мышцы, сдерживающие безобразие, расслабляются, и весь
конфуз вытекает наружу.
– Замолчи, мне неприятно тебя слушать.
– А приятно будет, когда тебе отрубят голову, и ты в последний
миг почувствуешь, как опозорилась на весь честной народ? Ох, как я
буду шутить! Как я буду веселиться!
Энрика встрепенулась.
– Постой! Ты… Ты что хочешь сказать?!
Но говорить уже ничего не требовалось. За чисто вымытым окном
мелькнуло суровое лицо Нильса Альтермана, и Энрика соскользнула с
табуретки на пол.
– Нет, – прошептала она. – Нет, не теперь, не так!
– Еще есть время! – шипел в ответ шарик. – Возьми помойное ведро
в шкафчике, опорожнись туда и останешься безупречной и безголовой!
Правда, если поймают на ведре…
Энрика собрала остатки сил, бросилась к окну, с трудом открыла
шпингалет…
– Фрау Маззарини, полагаю? – Человек с той стороны улыбался, и
Энрика непроизвольно приподняла уголки губ в ответ. – Много о вас
слышал. Надеюсь услышать и вашу знаменитую игру сегодня.
– Вы кто?
– Я? О, тысяча извинений, я не представился! Адам. Адам Ханн,
глава Комитета, но это вам, право, ни о чем не говорит, да и ни к
чему. Я ваш друг, фрау Маззарини.