Вот об этом я и напомнил ему за кулисами клуба, где проходил литературный вечер. Повернулся язык! Кажется, Алексей Карлович ни слова не проронил в ответ, но я, сам давно уже отец и даже дед, хорошо представляю, что испытал он в эту минуту. И каким бесчувственным чурбаном выказал себя будущий «инженер человеческих душ», как помпезно именовали тогда писателей.
Недавно мне попалась на глаза машинописная рукопись стихотворных опусов того времени. Поржавела скрепка, сжимающая желтые листки, выцвели строки, но карандашные пометки на полях сохранились. «Тема мелкая. Пренебрежительно сказано. Натянуто…» Встречаются и одобрительные слова – некоторые миниатюры, отмеченные ими, вошли в мою первую книжку, редактором которой был Малин. Я сразу узнал его крупный четкий почерк на той ветхой рукописи. Да и как было не узнать, если у меня хранится несколько десятков его писем, когда небольших, когда весьма пространных, на двадцати – я не преувеличиваю – страницах.
Это, правда, самое большое письмо. В нем крымский старец Алексей, как он с грустной иронией именовал себя, подробно разбирает один из моих романов. Я исправно посылал ему все свои книжки, и все их он внимательнейшим образом прочитывал. Такого терпеливого, такого благожелательного, такого благодарного и благородного читателя у меня, кажется, не было больше. Сам он продолжал писать сатирические стихи – «остался в коротких поэтических штанцах, к тому же пестрых, клоунских», как беспощадно по отношению к себе выразится он в одном из писем.
Писал и лирические, о любви, которые даже не пытался публиковать, потому что предназначались они одному-единственному человеку – покойной жене. «А при жизни, дурак, не писал».
Ей не было и шестидесяти, когда она умерла от рака. «Бедная Тамарочка до конца своей жизни, до той страшной секунды не знала, какая болезнь ее терзала. Она надеялась выздороветь, надеялась вернуться домой». Это из письма, которое он в первых же строках назвал самым горьким и тяжким в своей жизни. «И страшнее, ужаснее всего меня терзает сейчас сознание того, как жестоко обманула судьба надежды моей бедной девочки…» Вместе с письмом прислал ее фото, а спустя месяц, запамятовав, – еще одно, точно такое же. Как много сказало мне это второе фото о душевном состоянии человека, который в моих глазах был воплощением организованности (военная косточка!), четкости и самодисциплины!